Слово в день памяти священномученика Владимира (Богоявленского), митрополита Киевского и Галицкого. Митрополит Ташкентский и Среднеазиатский Владимир (Иким)
Январь 7th 2011 -
В выступлении на иноческом съезде святитель Владимир дал характеристику «злобе своего века», во многом – увы! – остающуюся верной и для нашего времени:
Пойдите на торжище жизни, побывайте в том или другом обществе и прислушайтесь к тем разговорам, которые ведутся там. Что слышите вы? Не говорят ли здесь и там совершенно открыто, что наука ныне победила веру, что вера в истины Божественного Откровения не идет уже нашему просвещенному веку? Не ставят ли Христа, Сына Божия, в ряд обыкновенных человеческих учителей? Не смеются ли над Его чудесами и евангельскими событиями, называя их сказками, не выдают ли Святые Таинства и церковные учреждения за учреждения человеческие и законы евангельские – за такие правила, до которых образованному человеку нет никакого дела? Не поражают ли вас иногда даже малосведущие юноши своей дерзостью, до кощунства доходящей, такими суждениями о предметах веры и Церкви, которые могут проистекать только из глубоко испорченного, нехристианского сердца? Не готовы ли эти недозрелые смельчаки вверх дном опрокинуть не только государственный наш строй, но и весь мир богооткровенных понятий?
Еще: возьмите в руки ту или другую книгу, тот или другой журнал нашей светской литературы. Не ясно ли выступает и здесь та же проповедь неверия, та же ненависть ко Христу, Его Евангелию и Церкви?
Рассмотрите, наконец, жизнь людей. Можно ли сказать, что она проникнута началом и духом Евангелия? Не руководит ли одним корыстолюбие и жадность, а другим – плотоугодие и сладострастие? Не погружен ли один в цинизм и глубокую неопрятность и нечистоту, а другой – в чрезмерную роскошь и прихотливую изысканность? В одном не убивает ли все высшие стремления жизни бедность и нищета, а другой не забывает ли о них среди богатства и роскоши, пиров и удовольствий? На благое иго и легкое бремя Христа Иисуса досадуют эти чада мира и сбрасывают его с себя, считая его непосильным. Благочестие и набожность, которые находят себе удовольствие только в Боге, они называют ханжеством и лицемерием, честность и простоту, которые не знают низких уловок и изворотов, которые ни в каких делах не сходят с пути правды и идут прямым открытым путем, почитают недальновидностью и ограниченностью; кротость и смирение выдают за слабость; самоотвержение – за сумасбродство; ревность – за фанатизм, а твердость и решительность – за бессердечие и жестокость...
Говоря о мучениках своих собственных похотей и страстей, святитель Владимир затрагивает проблему «черного мученичества», или «мученичества от лукавого» – новейшего диавольского изобретения, когда обманутый и ослепленный страстью гордыни человек становится фанатиком лживой злобной идеологии, способным отдать за нее даже собственную жизнь (и уж конечно – принести ей в жертву сотни жизней других). В России такими «черными мучениками» была орда революционеров, готовых убивать и быть убитыми ради несбыточного «безбожного земного рая». Особенно действовал революционный соблазн, с его приключениями, конспирацией, фальшивым ореолом «борцов за народное счастье», на малопросвещенных разночинцев и студенческую молодежь – тех самых недозрелых смельчаков, готовых вверх дном опрокинуть не только государственный строй, но и весь мир богооткровенных истин, на которых указывал святой митрополит.
Попирая евангельскую заповедь: Бога бойтесь, царя чтите, революционеры стремились насильственно свергнуть законную власть, и ратовавшего против них святителя Владимира они считали верноподданным царского престола. Потому, очевидно, что в святом архипастыре увидели опору трона, его в 1912 году перевели с Московской кафедры на главнейшую в то время Санкт-Петербургскую. Однако в столице Российской Империи митрополит Владимир «не оправдал возлагавшихся на него надежд», потому что он являлся верноподданным истинным, а не льстецом, готовым ради выгод и почестей восхвалять даже гибельные для Церкви и родины ошибки монарха.
Кроток и смирен был святитель Владимир и знал цену этим великим добродетелям, в корне отличающимся от низкопоклонства, человекоугодия и нелепого «толстовства-непротивленчества». Восхваляя смирение христианское, он говорил:
Выступает мир, наш гордый мир, и осыпает смирение насмешками. Что такое смирение? – спрашивает он. – Это свойство одних только жалких и слабых умов. Только гордость, сознание своих достоинств украшают и возвышают человека, смирение же унижает его.
Как? Смирение унижает человека?! Безумное это слово, это отзвук того дерзкого восклицания, которое некогда раздалось на Небе из уст Денницы: «Богу хотим мы быть равными, выше звезд поставим мы свои престолы».
Если кто действительно унижает себя, так это именно гордец. Посмотри, как он пресмыкается и ползает, как червяк, перед нужным для него сильным человеком, чтобы приобрести его благоволение, добыть себе хоть один кусочек чести, похвалы и отличия.
Смиренный митрополит Владимир отнюдь не являлся непротивленцем: свой архипастырский долг он усматривал в обличении зла, откуда бы оно ни исходило, чем бы ни угрожало ему лично стояние за правду. Одновременно с восшествием на Санкт-Петербургскую кафедру митрополит Владимир был назначен Первоприсутствующим Святейшего Синода: в то время такое звание означало как бы Первосвятителя Церкви Российской. В 1918 году на траурном заседании Собора Русской Церкви, посвященном памяти священномученика митрополита Владимира, его преемник, уже не «как бы», а канонически законный Первосвятитель Православной России Святейший Патриарх Тихон говорил о нем:
То ужасное кошмарное злодеяние, которое совершено было по отношению к Высокопреосвященному митрополиту Владимиру, конечно, еще долго будет волновать и угнетать наш смущенный дух. И еще, надеемся, много и много раз православный русский народ будет искать себе выход из тяжелого состояния духа и в молитве, и в других сладостных воспоминаниях и почившем митрополите...
Мне Господь судил еще лет пятнадцать тому назад заседать с Высокопреосвященным митрополитом Владимиром в Святейшем Синоде. И тогда, а особенно впоследствии, неоднократно во время таких заседаний невольно бросалась в глаза его великая ревностность, которая снедала его о слове Божием, о доме Божием, о пользе Святой Церкви. Особенно эта ревность пылала, когда он сделался Первенствующим членом Святейшего Синода. Он был верен канонам Святой Православной Церкви, преданиям отеческим и безбоязненно, смело, честно и благородно исповедовал снедающую его ревность перед всеми, какими бы последствиями это ни сопровождалось. Может быть, некоторым из тех, кои любят сообразоваться с веком, казалось это отсталостью, косностью, неподвижностью, но все истинные сыны Царства Божия оценят эту верность канонам и преданиям отеческим в Бозе почившего митрополита. Господь за эту ревность увенчал его мученической кончиной, и на нем исполнилось слово святого Апостола Павла: «Вам дано не только веровать во Христа, но и пострадать за Него». В Бозе почивший митрополит не только имел горячую веру и исповедовал ее, но и мученической кончиной запечатлел эту веру во Христа.
Исповеднический подвиг святителя Владимира (Богоявленского) начался не в охваченном националистическим и революционным безумием Киеве, а еще в имперском столичном Петербурге, где доблестный архипастырь дерзнул обратиться со словом нелицеприятной правды к Всероссийскому самодержцу.
В условиях российской церковно-имперской «симфонии» архиереи практически не имели доступа к правящему монарху: сведения о церковной жизни и связанных с ней вопросах царь получал от мирского чиновника, обер-прокурора Святейшего Синода. Поэтому тогдашний обер-прокурор В. К. Саблер очень удивился, когда митрополит Владимир обратился с просьбой об аудиенции у царя Николая II. Еще больше удивился и даже испугался Саблер, когда узнал, что святитель хочет говорить с императором о фаворите Царской Семьи Григории Распутине. Обер-прокурор предупредил, что вопрос этот «слишком деликатный» и затронувшего его могут ждать печальные последствия, но архипастырь настаивал на встрече с монархом. Отказать маститому церковному иерарху сочли невежливым – аудиенция состоялась.
Вокруг личности Григория Распутина до сих пор идут споры: некоторые даже упрямо продолжают твердить о его «святости». Однако факты говорят о том, что этот «старец» – вольно или невольно – явился орудием разрушения православной российской державы. Был ли Распутин сознательным или бессознательным проводником злых сил, представители которых явственно вырисовываются в его окружении? Это мы вряд ли узнаем, да и не нужно знать. Отчуждение от духовенства, присущее русским монархам со времен Петра I (исключением был лишь Александр I Благословенный), неумение искать утешения у архипастырей и пастырей Церкви были причиной того, что императрица Александра Феодоровна в своих духовных исканиях обратилась к сомнительному «старцу». Распутин обладал неким талантом целителя (вероятно, подобным действиям нынешних «экстрасенсов»), ему удавалось смягчать страдания тяжелобольного наследника престола царевича Алексия. Это довело увлечение царицы «старцем» почти до фанатизма. Влияние Распутина на атмосферу общественной жизни России было губительно. Вокруг Царской Семьи создалась атмосфера скандала. Не только в придворных кругах, но и среди интеллигенции, а затем и на базарах и площадях распространялись грязные сплетни об отношениях царицы и Распутина, высмеивался царь Николай II. Эту клевету, казавшуюся правдоподобной, умело использовали пропагандисты революции, чтобы подорвать в народе веру в «царя-батюшку», разжечь огонь мятежа. Сам «старец» начал вмешиваться не только в государственные, но и в церковные дела: он уже был запанибрата с некоторыми архиереями и давал им «руководящие указания». Положение создалось нетерпимое. Об этом-то и говорил митрополит Владимир на аудиенции у Императора Николая II. Царь вежливо выслушал святителя, отчасти даже согласился с ним, но заметил, что его царственная супруга вряд ли воспримет такой взгляд на вещи.
Узнав, что Петербургский архипастырь затрагивает личную жизнь Царской Семьи, Царица Александра страшно разгневалась. По поводу Распутина она не пожелала слушать даже родную сестру, великую княгиню Елисавету Феодоровну, – архиерея же, коснувшегося этой болезненной темы, ждала неминуемая опала.
Одним из извращений пресловутой «симфонии» между российской имперской властью и Русской Церковью было то, что переводы епископов с места на место осуществлялись императорскими указами. Так и ставшего неугодным митрополита Владимира «перебросили» со столичной Санкт-Петербургской на «окраинную» Киевскую кафедру. (Хорошо еще, что не отправили против воли на покой – в предшествовавшие царствования бывало и такое.)
В те годы один из архиереев обращался к святителю Владимиру с такими словами: Вы были первенствующий иерарх между нами не только по своему общественному положению, но и по вашим высоким духовным качествам, когда вы светили нам в тяжкие годины церковной жизни. Именно когда люди совершенно изолгались и постоянно изменяли своим убеждениям, вы не боялись говорить правду царям, сознательно подвергая себя огорчениям и страданиям и в то же время претерпевая все житейские скорби со смирением и покорностью Божественному Промыслу и с величайшей твердостью души.
Киевская паства встретила нового архипастыря восторженно: над ним был ореол борца за справедливость, не боящегося «говорить правду царям». Однако восторг киевлян не устоял перед страхами и соблазнами революционной смуты, и царская немилость стала лишь началом крестного пути, по которому предстояло пройти святителю Владимиру...
История украинского национализма, жертвой которого в 1918 году стал святой Киевский митрополит Владимир (Богоявленский), – это история многовековой работы хищного папистского Запада над душой народа Киевской Руси. Эта трагическая повесть изобилует и образцами высокого православного мужества, и примерами трусости, предательства, продажности.
Московская, Киевская, Белая Русь – к народам этих краев нельзя применить даже классический образ трех ветвей одного дерева: нет, это единое целое, звавшееся некогда Святой Русью, насильственно разорванное княжескими междоусобицами, иноземными нашествиями, латинским изощренным коварством.
В книге «Церковь, Русь и Рим» Н. Н. Воейков пишет:
«Во времена летописей на Руси существовало много местных патриотизмов: киевский, новгородский, суздальский, черниговский и т. д. Однако все областные летописцы, современные историки, всегда и прежде считали эти области русскими. Например, в Ипатьевской летописи слова “Русь”, “Русская земля”, “русский” встречаются много раз, а слово “украйна” всего три раза.
Украинами назывались окраинные части русских княжеств, а вовсе не какое-то отдельное государство и нация. Таких «украин» в домонгольский период было несколько: в той же Ипатьевской летописи значатся Украина Переяславская, Украина Полоцкая, Украина Волынская, что отвечало географическому положению данных княжеств.
Летописи не упоминают ни о каком украинско-национальном патриотизме в этих областях, окраины которых являлись лишь “украиной”, или окраинной частью единого целого – Русской земли. Все летописи, напротив, изобилуют утверждениями национального единства Руси, причем органом, скрепляющим это единство, являлась единая Православная Русская Церковь. Ее Первоиерархи со времен Крещения Руси святым Владимиром – митрополиты, затем Патриархи – носили титул всея Руси, подобно тому как наши государи именовались монархами Великия, Малыя и Белыя Руси. На печатях митрополита Киевского Кирилла II (XIII век) значилось: смиренный инок Митрополит Русский. Самые ярые “украинцы” – галичане – ведут свое начало от княжества Галицкого, входившего в систему Киевской Руси заодно с прочими юго-западными княжествами».
Со второй половины XIII века воинственная языческая Литва, пользуясь несчастьем обессиленной нашествием монголо-татар Руси, начала одно за другим прибирать к рукам ее юго-западные княжества. Так древние земли русичей – княжества Полоцкое, Киевское, Витебское, Волынское, Галицкое, Черниговское, Новгород-Северское – сделались Литовской Русью.
Поначалу казалось, что иноплеменная власть ничем не угрожает святой вере своих русских подданных, более того, можно было надеяться, что Православная Русь в их лице явится просветительницей Литвы. Очевидное превосходство Православия над грубым идолопоклонством, более высокая русская культура сильно действовали на литовцев. Основатель правящей династии Гедимин стал титуловаться великим князем Литовским и Русским. Его сын Ольгерд, поначалу бывший фанатичным язычником (при нем пострадали за веру святые мученики Литовские Антоний, Иоанн и Евстафий), к концу жизни обратился в Православие и крестил всех своих сыновей. В Литовской столице Вильне (современный Вильнюс) было уже множество православных христиан, воздвигались храмы, совершались Божественные службы. Культурное влияние русских было так велико, что русский язык стал государственным языком княжества Литовского: на нем писались указы, издавались законы, литовская знать общалась между собой по-русски.
