Священномученик Николай Восторгов
Январь 31st 2013 -
Священномученик Николай родился 21 ноября 1875 года в селе Никологорском Вязниковского уезда Владимирской губернии в семье псаломщика Евдокима Восторгова.
Получив образование во Владимирском духовном училище, Николай стал служить псаломщиком в Николаевском храме на погосте Горицы. Вот как описал впоследствии этот период своей жизни отец Николай в назидание детям.
«Как всем это известно, что родина каждому мила, так, может быть, и я восхваляю свою родину лишь только потому, что всю молодую отроческую жизнь провел среди своих родных и знакомых, и потому только она мне мила, а, быть может, для другого она ни чего не представляет особенного и умилительного. Но, между прочим, я, пишущий сии строки, хочу описать свою родную сторонку; быть может, в часы досуга, в которые сын или дочь мои возьмут в руки сию тетрадь, и, прочитавши, вспомнят меня и помянут на своих святых молитвах.
Родился я 1875 года, ноября 21 дня, в селе Никологорском Вязниковского уезда Владимирской губернии, родитель мой был псаломщик Христорождественской церкви Евдоким Михайлович Восторгов и мать Анна Александровна. Самое детство я вовсе не помню, но зато прекрасно помню с девяти лет, тогда как меня родитель готовил на экзамен во Владимирское духовное училище. По окончании сельской школы мне отец объявил, что 16 августа повезет меня во Владимир, и тогда мне впало в голову, что скоро-скоро придется расстаться со всей своей природой милой, как-то: садом, рощей, речкой, полем и лужками, где резвился со своими товарищами, а главное, никогда я не мог смириться с расставанием со своими родителями и сестрами. В семействе меня очень любили, так как я из всей семьи был один только сын, а были четыре сестры, и вот потому-то меня очень любили, но надо сказать, что баловства никакого мне не позволяли, так как отец и мать были очень религиозные и строгие в дело, но никак не зазря. Никогда они не позволяли мне и прочим сестрам, чтобы прогулять всенощную или проспать заутреню и обедню, это было недопустимо. Хотя действительно, иногда и не хотелось вставать рано, но, боясь гнева родителей, встаешь и идешь. В конце концов, как остаюсь благодарен за это и всегда вспоминаю своих родителей за их доброе воспитание, которым пользуюсь я и в настоящее время, воспитывая своих детей.
Итак, чем ближе шло время к отправке, тем мне становилось скучнее и, чувствуя в недалеком будущем разлуку, не отлучался от своих родителей никуда, а куда они, туда и я, оставил всех своих товарищей и увлекся только собой. Отец и мать в поле с серпом – и я с ними, они в лес за грибами – и я, они в поле с сохой – и я с ними. Одним словом, был всегда на глазах у родителей. Но вот пришло самое время отправки, смотрю на мать, которая заботится о брашном, то есть печет лепешки, кладет яиц, масла и белья, ну, думаю, знать надолго расстаемся и придется ли видеться; впало в голову, а ну как да я уеду, а они помрут, и невольно становится жутко и грустно.
Расстояние от села до вокзала восемь верст, поезд во Владимир идет в 11 часов ночи. Часов в 7–8 отец начал запрягать лошадь и, запрягши, взошел в дом, приказал одеваться, и, одевшись, присели, а потом встали, помолились Богу и начали все родные прощаться со мной, и тут-то я не утерпел и заплакал. Мать моя поехала с нами вместе.
Приехавши на вокзал, мать нас с отцом оставила, а сама отправилась домой. Я стал задумчив, вспомнилось мне мое село родное, вспомнились мне поле, луга, лес, речка, дом, сад и храмы Божии, которых у нас три очень больших, звон колокола, который славится своим приятным баритоном, всё-всё перебрал – и так мне стало грустно и жалко, что я, забившись в угол, чтобы никто не видал, заплакал. Когда пришел поезд, мы с отцом, забравши все свои вещи, поспешили занять место в вагоне.
Когда поезд тронулся, мы с отцом перекрестились, и – прощай, прощай, моя сторона родная, и чем дальше заносился я мыслью, тем дальше поезд мчал нас от родных краев. И вот все знакомое скрылось из глаз, все незнакомое стоит в глазах, и ничто уже не стало мне интересно, не стал глядеть и в окно. Смотрю на отца, и он сидит задумчив, вероятно, тоже думает, как сойдет мой экзамен, тогда и я уже перестал думать о доме, стал думать, как явлюсь на экзамен и как Господь поможет мне выдержать.
Около двух часов ночи приехали во Владимир, который я еще не видывал; пробывши на вокзале до рассвета, пошли в город прямо в Успенский собор, который славится по старине и святыней: в нем почивают мощи святых благоверных князей Георгия, Андрея, Глеба и многих под спудом и чудотворной иконой Божией Матери Владимирской. Как было мне приятно побывать в первый раз в таком величественном храме и видеть своими глазами все находящиеся в нем святыни. С каким трепетом и страхом и усердием прикладывался к мощам, прося у них помощи, чтобы выдержать экзамен. Да, действительно, сильна была детская вера в то время. О, если бы такая и осталась бы до дня смерти! Забыв все домашнее и всех и вся, с таким чувством, с таким усердием, с таким упованием на милость Божию, даже не чувствуя никакой усталости, простоял раннюю литургию, затем отправились в Архиерейский монастырь, где застали еще на конце также раннюю литургию и, тут достоявши, приложились к гробнице, в коей почивали мощи святого благоверного князя Александра Невского.
После сего направились за реку Лыбедь, где находилось духовное училище. Увидев величественное здание с надписью «духовное училище», сердце затрепетало, как будто бы в чем я провинился, и напал страх, что весь так и дрожу, и сам не понимаю, что и почему вдруг напал такой страх и трепет. Отец, как испытавший все это, уговаривал меня не страшиться и ничего не бояться, а быть смелым и резвым мальчиком.
Когда вошли в класс, мне все казалось новым, не так как в наших сельских школах, сидеть нужно было смирно, не вертеться, не глядеть по сторонам, слушать, что объясняют, – одним словом, порядок во всем. Тишина, порядок, как будто в классе никого не было; как говорится, муха пролетит – все слышно. Вот входят экзаменаторы во фраках с золотыми пуговицами, сам смотритель и с ним преподаватели; прочитавши молитву и помолившись, раскланялись и приказали всем сесть. Начали вызывать по три мальчика к столу по алфавиту, дошла очередь до меня, и я вышел с робкой поступью. Стали спрашивать каждый по своему предмету, я по всем отвечал очень хорошо, и так кончились приемные экзамены в 1-й класс; через день велено было явиться на перекличку, кто принят, кто нет.
В этот период мы с отцом отыскали квартиру, где уже и поселились как дома. В часы досуга ходили в город с отцом, который мне все показывал, объяснял, и мне было очень интересно смотреть на достопримечательности и здания разных больших домов, училищ и учреждений. Так прошли эти деньки и часы; являемся на перекличку, и что же оказалось: меня вместо 1-го класса приняли в приготовительный, так как я был очень молод годами. Досадно было мне, да и отцу тоже, но делать было нечего, годов не прибавишь. Одно только было утешение отцу, что принят, так как многим было отказано в приеме до следующего года. Итак, я стал уже ученик не сельской школы, а Владимирского духовного училища, и это для меня было что-то великое и интересное.
По окончании приемных экзаменов было объявлено всем явиться к молебну в училищную церковь. Когда все собрались, ударили в колокол, и все школьники двинулись к дверям храма; в храме все были расставлены в ряды: в первых рядах стояли мальчики более менее с малым возрастом, далее выше и выше. Так было это интересно и красиво глядеть на образцовый порядок, что забыл про все, только и ждал, вот-вот начнется молебен, станем все петь.
И действительно, растворились царские двери, и вышел священник в хорошем облачении, в синих очках, приятной наружности – это был отец Феодор Делекторский, который впоследствии был переведен в город Меленки. Когда священник начал молебен, то все стали петь молитву Святому Духу «Царю Небесный», даже из числа предстоящих, то есть наших родителей. Смотрю в публику и вижу своего седенького старичка-отца, который тоже подпевал и молился со всяким усердием и чистым сердцем о ниспослании Духа Святого на учеников и благодати познания в учении. Глядя на него, невольно потекли слезы, что приходит уже минута расставания на долгое время, и Бог весть, еще увидимся ли, так как отец был здоровьем слаб. По окончании молебна стали подходить ко кресту по очереди, и каждого отец Феодор кропил святой водой со словами: «Благодать Святаго Духа». Тут-то уже я понял вполне, что будет, – отгуляли лето, пришла пора заняться и делом.
Прийдя на квартиру, отец объявил, что отправляется восвояси, так как проживаться понапрасну нет смысла, да и средства уже все повысохли, даже не осталось на дорогу, и ему, старику, пришлось идти 150 верст пешком. Это меня сильно взволновало, как он пойдет в такое расстояние, а вдруг что с ним случится по пути! И слезы полились ручьем. Отец всячески утешал меня, уговаривал, но я не обращал никакого внимания на его уговоры – шел с ним городом и плакал, плакал безутешно. Прошедши весь город и зашедши за заставу, отец простился со мной, прослезился так же и, благословив, сказал: «Иди с Богом на квартиру, не скучай, я после Покрова приеду навестить тебя». Я, несколько утешившись этим, пошел домой и часто оборачивался назад смотреть вслед отцу, и долго-долго смотрел, пока он не исчез из моих глаз.
Трудно было мне привыкать на квартире, не видя знакомых и близких, но ведь надо же было привыкать, и постепенно стал забывать и увлекаться своим делом, держа в памяти, что через месяц, ну два, отец приедет ко мне, как он сказал на прощание, и тем успокоился, забыв обо всем.
Лишь только привык к квартирной жизни, проживши месяц, получаю извещение из училищного правления о переводе меня с квартиры в общежитие. Я, с одной стороны, был рад и, с другой, что-то робел – надо опять привыкать к новой обстановке. Забравши все, что у меня было, отправился в общежитие, и там меня все ученики приветствовали: новичок, новичок, – кто, конечно, от души, а кто и с насмешкой, и все нужно было переносить. Спрашивали, кто, откуда, из какого класса, чей сын, есть ли отец, мать и прочее. Частенько от старших учеников ни за что ни про что попадало, и все нужно было переносить. Это так водилось в бурсе, на первых порах узнавали: что-де от него будет! Не пойдет ли жаловаться к надзирателю или к кому-либо из начальствующих. Посылали с копейкой в лавку купить рыбьих ножек, и лавочник, уже зная это, нащипывал от метлы прутиков, завертывал в бумажку и давал в руки покупателю, который приносил пославшему, и тот, развернувши бумажку, смеючись, кидал по одной палочке, говоря: «Ты чего принес, давай назад копейку». А ее и нет. Что тут делать?
Бежишь обратно в лавку и объясняешь лавочнику, тот, улыбнувшись, берет копейку и отдает обратно, говоря: «Ты новичок?» – «Да», – отвечаешь ему. «Так вот, друг милый, больше за рыбьими лапками не ходи, быть может, пошлют еще за птичьим молоком, то еще горше тебе будет, а за молоком с 20 копейками, а на базаре у тебя деньги возьмут и нальют тебе какой-нибудь воды. И тогда уже ты не получишь деньги обратно, придется платить свои. Знай, что у рыбы лапок нет и птица молока не имеет, тогда от тебя отстанут и не будут больше посылать и смеяться, и будешь уже не новичок, а как старичок. На все нужна привычка и терпение».
Присмотревшись и привыкнув к обстановке, завел по себе товарищей, стало весело и хорошо, очень понравилось быть в корпусе. Чистота образцовая, пища хорошая; койка, матрац, простыня, одеяло и белье – все чистое, одним словом, роскошь, чего еще нужно? Одного не хватало: не было денег. Товарищи берут и того и другого, а я нет. Стало завидно на них, но думаю сам себе, скоро приедет ко мне отец, привезет мне и денег, и лепешек, и всякой всячины, тогда будет и на моей улице праздник.
Pages: 1 2 3 4
