Непродуманные рассказы. Владимир Тоцкий
Февраль 21st 2010 -
Владимир Тоцкий живёт в Москве. Ему 49 лет. По образованию — экономист. Работает в одном из столичных издательств. Пишет давно: и стихи, и прозу. Публиковался в разных журналах. Вот уже десять лет он прихожанин одного из московских храмов.
У церковных ворот
Раннее утро. В храме только что началась служба. У церковных ворот лежит лохматый пес. Рядом на стоянке — несколько машин. Три иномарки стоят обособленно. Их водители, очевидно, в ожидании хозяев сгужевались в просторном джипе. Распахнув двери, они курят, грызут семечки, посмеиваются.
— А мой-то, знаешь, теперь моду взял еще по монастырям ездить. Что он там делает столько времени, ума не приложу! Двух стаканов семечек не хватает, пока жду.
— Мой, видать, тоже зачудил. Как выходные, так погнали. В субботу — на всенощную, в воскресенье — на литургию. А ты жалуешься... Раньше я при бухгалтерии работал. Съездишь в банк, и сидишь весь день, куришь.
— А у моего дочь недавно умерла... Эх!
Помолчали.
— Ты глянь, а вон пес лежит. Я его давно приметил. Как служба, он всегда здесь — хозяина ждет.
— Собакам туда нельзя... Ему сказали, не ходи — всё!
— Умный пес.
Из храма донеслось величавое многоголосое «Верую...»
С детства не знаем...
На праздник Успения Пресвятой Богородицы в своей проповеди настоятель храма рассказывал прихожанам о Ее блаженной кончине: каким чудесным образом собрались проститься с Ней апостолы и как опоздал на погребение один из них — Фома.
Батюшка так любил Пресвятую Деву, так почитал, что боялся упустить малейшую подробность Ее успения. А потом, чувствуя, что проповедь затянулась, спохватился и сказал: «Да вы и сами всё об этом с детства знаете».
Сидевшие на скамье у стены старые люди молча переглянулись. А один из них негромко заметил: «То-то и оно, что с детства не знаем...».
К Слову
Василий Фомин всегда и всюду не успевал. По утрам — не успевал побриться и позавтракать. Не успевал даже купить газету по дороге в патентное бюро, где работал последние годы, и, лишь влетая в вагон метро, на время успокаивался — спешить было уже некуда — и погружался в беспечный мир заплечного чтения. Он слышал, что в Англии считается неприличным заглядывать в чужие газеты и книги, и это его веселило. «Что же они читают?» — шутил он.
Каждый раз, торопясь вниз по эскалатору, Василий невольно предвкушал очередную приготовленную ему случаем читательскую встречу. С кем она будет? С молодой прелестницей, устремившей лукавый взгляд со страницы любовного романа, или с крутым сыщиком, упакованным в ядовито-пеструю обложку? Будет ли это просто газетная подборка безрадостных новостей или свидание с классикой? Но любимые им в десятилетке Тургенев и Тютчев давно не попадались. А так хотелось перечитать их, но времени не хватало. Не хватало даже, чтобы остановиться, задуматься, для чего и куда эта всегдашняя спешка и беготня? Даже вечером он спешил заснуть, умаявшись за день.
Ему не приходило в голову, что все эти почти ежедневные игры с погружением в придуманные судьбы были заменой общения с чем-то важным, чего он все время, не осознавая, искал.
И вот однажды на кольцевой он увидел строки, которые поначалу привлекли его внимание лишь тем, что были напечатаны с ошибкой. «В начале было Слово, и Слово было...». «Слово» было написано с заглавной буквы в середине предложения.
Пальцы, державшие книгу, закрыли строку, но он уже читал дальше. «Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков». И от этих слов он пришёл в радостное изумление. «Слово» это с заглавной буквы в середине фразы зазвучало в нём так удивительно — это был даже не органный концерт, слышанный лет двадцать назад, где на тебя с первых же тактов обрушивается поток невероятного света. «Слово» было сильнее, оно было и земным, и надмирным. Оно заполнило свод его сердца, стучавшего в такт звучащему Слову. В Него вместились все слова, понятия, любимые стихи, и граница этого Слова стала границей мира. «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его».
Человек с книгой собрался выходить, и он поспешил за ним, несущим Слово наверх, свет к свету, чтобы, наконец, обрести свободу от ненужных поисков. И впервые в жизни вышел не на своей станции.
"Божий одуванчик "
После ремонта булочная-кондитерская на набережной стала работать без выходных.
Зимним воскресным утром покупателей обычно мало. Сверкает влажной чистотой плитка под каррарский мрамор, монотонно гудит большая холодильная витрина с разнообразием тортов и напитков. Молчат писклявые электронные кассы.
Еще молодые, пухлые, как шанежки, продавщица и кассирша от скуки взялись за кроссворд, тиснутый бесплатной рекламной газеткой. Решение его напоминало детскую игру в классики, где приходилось прыгать с клетки на клетку. Но в классики играть, однако, было легче.
— Жена греческого бога Ареса, восемь букв, — прочла кассирша.
— Не знаю. Давай дальше! — поторопила продавщица.
Проснулся дверной колокольчик. В булочной появилась согбенная старушка в ветхом пальтеце, в ботиках прощай не только молодость, но, похоже, и старость.
— С праздником, доченьки, — прозвучало то ли приветствие, то ли поздравление. Девицы недоуменно переглянулись: мало ли чего учудят эти надоевшие всем пенсионеры — и продолжили свое занятие.
— Старинная русская распашная одежда, шесть букв.
— Давай дальше…
— Ферязь, — виновато произнесла старушка.
— Я таких слов-то сроду не слыхала, — оторопела кассирша.
— А маленькая соната, восемь букв?
— Сонатина, — последовал точный ответ.
— Что еще за сатанина? — хохотнула продавщица.
— А еженедельный христианский праздник, одиннадцать букв? — торжествующе пригвоздила бабулю обиженная кассирша.
— Воскресенье, доченьки…
Серая муфточка
Она стояла в подземном переходе, накинув на ушанку старенькую шаль, и была похожа на игрушечного медвежонка, укутанного детской рукой. На груди дышала серая муфточка — совсем еще маленький, видно, недавно родившийся котенок. Она подобрала его вчера возле подъезда, отогрела, напоила молоком. И так как за всю свою долгую, одинокую жизнь не научилась ни о ком заботиться, а бросить на улице животное было жалко — пропадет, утром направилась к метро, где не раз видела женщин, продающих всякую живность. Она верила, что котеночка обязательно возьмут.
— Это за меня люди не дадут и пяти рублей, я теперь нужна только одному Богу, а его, такого хорошенького, непременно купят, хотя бы для забавы, — думала она по дороге к метро.
Но, видимо, Тот, Кому мы нужны больше всего на свете, услышал самые сокровенные мысли — и котенка никто не купил. Он остался с ней, согревая своим теплом её одиночество.
Начало премудрости...
В одном районном городке в православном храме шла праздничная служба. Все слушали проповедь настоятеля. Слова его были отчетливо слышны не только в приделах, но, разносимые невидимыми динамиками, поднимались на колокольню, были слышны и в церковном дворе, в трапезной, в воскресной школе, проникая всюду.
Настоятель говорил о Благовещении, каким великим двунадесятым праздником оно является. В конце проповеди он напомнил, что работать в великие праздники нельзя, большой грех, и, словно учитель для закрепления материала его нерадивыми учениками, привел пример о том, как Бог наказал одну старушку, наклеившую обои в своем домике в праздник Благовещения. А ночью случился пожар! По милости Господней приехали сразу три пожарные машины, что для небольшого городка было невероятным. Пламя быстро потушили. Обошлось без жертв. И в доме, к счастью, почти ничего не сгорело. Кроме обоев, наклеенных накануне. Их будто слизало, одна копоть осталась.
Батюшка закончил проповедь. Из кованых дверей притвора торопливо вышла женщина и заспешила к телефонной будке у ворот и, дозвонившись кому-то, беспокойно сказала: «Слышь, Мария, прекрати клеить обои!..»
Вечером я рассказал своему товарищу-семинаристу об этом примечательном случае и спросил: «А почему Господь не наказывает неверующих за такие нарушения?» «Они уже и без того наказаны тем, что в Бога не веруют», — ответил он.
Метки: православие, Религия, Церковь
