Интервью протодиакона Андрея Кураева «Собеседнику»
Октябрь 15th 2011 -
– Для начала хочу спросить, как можно сейчас оценить деятельность Патриарха Кирилла, какие изменения произошли? Стало лучше или хуже?
— Думаю, что те перемены, которые уже есть, пока заметны только «профессионально-православным» людям, т.е. тем, кто живет и работает внутри церковной системы. Меняются требования к ним, критерии оценки их труда. В лучшую или в худшую сторону? Скажем так, в более сложную. Когда приходит более требовательный начальник, для подчиненных это всегда перемена в худшую сторону. Но для тех, кто получает «продукт», создаваемые этими подчиненными, перемена происходит к лучшему. Впрочем, пока еще для обычных людей перемены в жизни приходов незаметны.
— То есть активность Патриарха Кирилла никак не сказывается на отношении к церкви в обществе?
— В православном мире церковь воспринимается очень своеобразно. Для нас это: а) некая общая культурологическая и общенациональная идея и б) (на другом уровне) — конкретный знакомый батюшка. В этом стереотипе церкви фактически нет места для епископа. И даже для патриарха. У нас совершенно не папистское, не католическое сознание. У нас немыслимы многосоттысячные собрания желающих лично увидеть патриарха. Патриарх Кирилл способен поразить неожиданной импровизацией в каждой своей проповеди, он очень живой человек – но на него не идет такое количество зрителей, которые шли на дремлющего на мессе Иоанна-Павла Второго в последние годы его жизни. Тут вопрос не личных дарований проповедника, а модели церковной жизни. Католиков с детства воспитывают папоцентристски. Поэтому в католической прессе постоянно встречаются рассказы паломниц, которые с православной точки зрения иначе как кликушескими не назовешь: «Я видела Папу! Теперь я могу умереть!».
Для православных патриарх это скорее предмет молитвенной заботы. Это не начальник, который руководит мною, а уважаемый старенький глава семейства. Есть старая история. В конце XIX века приезжает епископ в село, и после службы подходит к нему один древний старичок и спрашивает: «Владыка, а как себя чувствует Святейший Синод? Как здоровье-то его?» Епископ в шоке — какое здоровье может быть у Синода? Старичок говорит: «Ну понимаешь, я вот помню, я еще мальцом был, и мы молились о Святейшем Синоде. Вот я и думаю — я уже вон какой старый и больной, а каково ему-то в его годы?» Мне кажется, в этом старичке и выразилось народное отношение к высшей церковной власти.
Впрочем, бывает и обратное отождествление. Моя бабушка была человеком не очень церковным, хотя и верующим. И когда я поступил в семинарию, она спросила: «А ты теперь Пименом сможешь стать?» Тогда имя патриарха было Пимен, и она считала, что Патриархпимен это должность такая.
— А в чем все-таки заключаются перемены?
— Главное требование Патриарха — чтобы священник не прятался за иконостасом от народа. Чтобы священник не только молился о людях и не только призывал бы Божью благодать к ним, но и пробуждал бы активность в самих прихожанах. Люди должны после службы повернуться лицом друг ко другу, посмотреть друг другу в лица и порадоваться. Чтобы потом проявлять социальную солидарность. В форме заботы, помощи, благотворительности...
На каждом приходе, особенно городском, должны быть каналы коммуникации с людьми. Говоря церковным языком — литургия после литургии. Слово литургия по-гречески означает «общее дело, общественное служение. Впрочем, в древнегреческих городах этим словом обозначали то служение, которое человек (обычно состоятельный) брал на себя без доплаты ему за это со стороны города. Патриарх же предлагает, чтобы приход платил зарплату тем мирянам, которые будут выстраивать эти горизонтальные меж-человеческие связи в приходе и за его пределами.
Главное проклятие современной нашей жизни в России это ее предельная атомизация, распад элементарных социальных связей. Сейчас они если и возрождаются, то только в форме спортивных фан-клубов.
— Не совсем та форма, которой нам хотелось бы...
— У властей, похоже, иное мнение. Ведь все остальные формы общественной самоорганизации зачищаются. Национальная самоидентификация приветствуется лишь в спортивной форме. Мы часто слышим в последнее время, что боец Мирзаев защищал честь России, когда на ринге бил кого-то коленками по лицу... Мне не нужна такая Россия, честь которой заключатся в том, что кто-то кого-то избивает без правил. Но эту идентичность нам навязывают.
— А других нет?
— Просто не надо искать лишь тотальных, всеохватных идентификаций. Есть идентичность культурная, религиозная. А для того, чтобы она не принимала такие же уродливые формы, как спортивная, нужно сознательное усилие по ее формированию. Чтобы национализм не был уродливым, надо не атрофировать национальное чувство, а окультуривать его.
— Церковь могла бы это сделать, если бы к ней было больше доверия.
— Тут надо понимать, что наша реальная жизнь и медийное пространство очень сильно отличаются. Практически в любом светском форуме при упоминании церковной тематики, независимо от того, был ли критическим или позитивным настрой стартового поста, сразу выстраивается хвост комментариев абсолютно матерного содержания. Уровень негатива таков, что кажется уже стыдным и опасным выходить на улицу в рясе. А затем, когда я все-таки выхожу и встречаю на улицах и в аудиториях реальных людей, я вижу совсем иную реакцию.
Я понимаю, что у людей, когда они видят меня, отношение может быть двоякое — сначала негативное, потому что у меня такая неаскетическая талия, но затем они видят, что мы же встретились не на выставке новейших моделей «Бентли», а в метро, в одном вагончике едем, а потому просто так обозвать меня толстопузым попом на «Мерседесе» не получается.
— Вы на «Мерседесе» не ездите поэтому?
— Машину я вообще не хотел никогда, потому что я в них не разбираюсь, и мне пришлось бы слишком зависеть от многих людей. У меня только велосипед. А если бы была машина, то, конечно, не «Мерседес». Скорее, это был бы «Смарт» — потому что он мне в обтяжку, машина по фигуре. А на самом деле я надеюсь скоро пересесть на скутер.
Тема «поп-в-мерседесе» — это часть серьезной проблемы, которую можно было бы обозначить как «культура потребления». Можно ли все, что можно?
Священник же обычно живет на уровне своего среднего прихожанина. И как разнятся доходы москвичей и жителей деревни Малые Грязи – так же будут разниться и машины местных священников.
За полчаса нашей беседы много ли проехало по улице жигулей-шестерок? Нет. Москвичи на них не ездят. «Жигули» в Москве – транспорт таджиков. Интернет же границ не замечает. И когда кто-нибудь где-то в небогатой Костроме видит в сети фотографии московского священника на фордике, который здесь совсем не признак богатства, скорее, наоборот, — для него это уже показатель больших денег.
И вообще попов в мерседесе я не встречал (за исключением двух случаев, когда бывший бизнесмен становился священником). В автомобилях представительского класса ездят епископы. Я не понимаю, зачем им это надо. Еще более не понимаю их апологетов, которые говорят, что машина же не на епископа лично оформлена, а на епархию. Это же еще комфортнее: ты сам ни за что связанное с машиной не платишь, но пользоваться ей можешь только ты. Это же все права и никаких обязанностей. Идеал потребления.
— Может, было бы лучше, если бы епископат для своих нужд закупал не мерседесы, а «Лады Калины»?
— Может быть, вопросов бы возникало меньше. Кстати, на это направлена еще одна реформа Кирилла: умножение епархий. Епархии станут беднее, машины епископов — аскетичнее.
Но тут еще стоит учесть, что обычно эти машины приобретаются епархиями совсем не за «бабушкины копейки». Епископ общается с социальной элитой. Там находит друзей и учеников. И обычно именно они дарят ему дорогие машины.
Тут как в анекдоте из 90-х: «новый русский» выходит из своего роскошного особняка, а бомж, лежащий под забором, начинает на него нести: вот, на наши деньги жируешь, народ ограбил! Олигарх же благодушно отвечает на эту вспышку классовой ненависти: «Братан, ну что ты такое несешь? Да откуда ж у народа такие деньги?».
Вот и имущество епископов это не совсем народные деньги. Многое делается за счет спонсоров.
Богатство епископов – это перераспределение средств внутри элиты. Перед бедными прихожанами епископ не виноват, что у него дорогая машина – не на их деньги она была куплена. Но зато обнажается многовековая ситуация, которая из века в век приводит к тому, что в революцию попов не щадят: епископы становятся личностно зависимы от элит. И они не столько в верхах озвучивают беды низов, сколько вниз транслируют сытое благодушие элит.
Pages: 1 2
