Надежда. И. А. Бунинъ
Сентябрь 3rd 2011 -
Помнишь ли ты, Леонидъ, одинъ изъ послѣднихъ дачныхъ дней, проведенныхъ нами въ прошломъ году подъ Одессой, у моря? Есть особая прелесть въ этихъ послѣднихъ осеннихъ дняхъ, сѣрыхъ и прохладныхъ, когда, возвращаясь изъ города на дачу, встрѣчаешь только однихъ ломовыхъ, нагруженныхъ мебелью запоздалыхъ дачниковъ. Уже прошли сентябрьскіе ливни, дороги и переулки между дачами стали грязны, сады желтѣютъ и рѣдѣютъ, виллы до весны остаются наединѣ съ моремъ... Какъ славно чувствуешь тогда себя среди этого наступающаго покоя, какъ поэтичны опустѣвшія дачи!
Вдоль всей линіи узкоколейной дороги, пробѣгающей пятнадцать верстъ среди садовыхъ оградъ и рѣшетокъ, только и видишь теперь, что закрытыя фруктовыя лавочки, будки, гдѣ продавали лѣтомъ воды, да покинутые газетные кіоски. По всему пути, начиная съ дорогихъ виллъ въ итальянскомъ и греческомъ стилѣ и кончая выбѣленными известкой домишками на отдаленномъ, каменистомъ побережьи, то и дѣло встрѣчаешь раскрытые балконы, увитые длинными, сухими гирляндами дикаго винограда, опущенные жалюзи и ставни, наглухо забитыя двери, завернутыя въ рогожу нѣжныя южныя растенія. И чѣмъ дальше отъ города — тѣмъ все тише, безлюднѣй и живописнѣе. Дачный поѣздъ ходитъ уже рѣдко, и требовательные свистки паровоза на остановкахъ далеко отдаются въ чистомъ воздухѣ. Идешь вдоль пути между садами и слушаешь... Вотъ поѣздъ снова гдѣ-то остановился и два раза жалобно и гулко крикнулъ, но гдѣ именно, — близко или далеко, трудно опредѣлить по звуку. Свистокъ похожъ на эхо, — эхо на свистокъ, а замерло то и другое, растаялъ глухой, удаляющійся шумъ поѣзда за садами — и опять настала полная, ничѣмъ не нарушаемая тишина въ окрестности. Не спѣша шагаешь и шагаешь по шпаламъ, сердце бьется ровно и здорово, идти и дышать осенней прохладой легко и пріятно... Хорошо бы остаться на этихъ дачахъ до весны, слушать по ночамъ шумъ бушующаго въ темнотѣ моря, бродить по цѣлымъ днямъ на обрывахъ прибоя! Красивый образъ одинокой женщины, которая, завернувшись въ мягкій шотландскій плащъ, мечтаетъ гдѣ-нибудь на террасѣ зимней виллы, — невольно рисуется воображенію, длинная аллея тополей, усыпанная гравіемъ, съ синевой моря въ перспективѣ, зоветъ въ свои ворота...
Въ этотъ день, когда мы почти до вечера шли пѣшкомъ вдоль линіи трамвая, по широкой и теряющейся въ садахъ приморской дорогѣ, мы часто заглядывали въ такія аллеи, любуясь старыми мраморными статуями среди цвѣтниковъ и деревьевъ, — дешевыми поддѣлками подъ классическія изваянія боговъ и богинь, но все же красивыми, благодаря своему осеннему одиночеству, бѣлизнѣ на фонѣ зеленыхъ туй и тиссовъ и мелкимъ желтымъ листьямъ, которые усыпали садовыя дорожки и ступени балконовъ. День былъ сѣрый и спокойный, — прохладный октябрьскій депь тона Пювисъ-де-Шавання, — въ свѣжемъ, бодрящемъ воздухѣ пахло моремъ и увядающей листвой. Море выглядывало то тамъ, то здѣсь среди кустовъ и деревьевъ, оно наполняло своимъ присутствіемъ всю окрестность, его свобода и дыханіе чувствовались нами все время и всюду. Уходя все дальше отъ города, мы строили неосуществимые планы путешествій на будущую весну и связывали съ ними мечты о той утонченной, несбыточной любви, которая, казалось, была разлита вокругъ насъ въ этой прохладной тишинѣ и морскомъ воздухѣ, въ нѣжно-разнообразной красотѣ легкихъ, лиловатыхъ тоновъ въ небѣ и въ осеннихъ пейзажахъ... Помнишь мраморную нимфу въ чьемъ-то большомъ запущенномъ саду, въ свободной и женственной позѣ сидѣвшую на гранитномъ утесѣ среди фонтана? Положивъ ногу на ногу, она задумчиво склоняла голову и смотрѣла на зеленые тиссы и туи вокругъ дачной террасы. Лѣтомъ, когда садъ былъ тѣнистъ и зноенъ, когда солнечныя пятна золотымъ дождемъ осыпали нимфу, изъ утеса со всѣхъ сторонъ бѣжало множество холодныхъ и чистыхъ ключей, и, склонивъ голову, нимфа точно прислушивалась къ ихъ непрерывному журчанію... Такъ убѣгаютъ дни за днями годы юности, такъ очаровываютъ насъ чистые источники молодыхъ, сладостныхъ мечтаній!.. Теперь фонтанъ замолкъ и высохъ, мелкіе желтые листья усѣивали сырыя дорожки, въ садахъ было свѣжо и тихо и сквозь низкорослыя акаціи, сквозь вѣтви обнаженныхъ тополей и кустарники цвѣта сухой земли свободно чувствовался просторъ морского побережья. И, уходя, мы долго видѣли бѣлѣющую за деревьями нимфу, задумчиво проводящую осень на безлюдной дачѣ.
— Зачѣмъ такъ прекрасны надежды, которыя неосуществимы? — думали мы, шагая по шпаламъ. — Зачѣмъ эта вѣчная мечта объ идеальной красотѣ, о любви, слитой со всѣмъ, что есть лучшаго въ жизни, о счастьи абсолютномъ, которое недоступно намъ уже по одной кратковременности нашей на землѣ? Или правъ внутренній голосъ, который неумолкая говоритъ намъ, что жизнь дана для жизни, и что нужно только одно, — непрестанно облагораживать и возвышать это «искусство для искусства»?
Перекидываясь мыслями вслухъ, мы шли быстро, а воздушно-голубоватое море все шире показывалось то тамъ, то здѣсь за деревьями и красными черепичными крышами дачъ на обрывахъ. И какъ разъ въ то время, когда мы дошли до того мѣста, гдѣ сады и дачи на полъ-версты прерываются, гдѣ море широко раскрывается передъ глазами съ высокаго обрыва, мы внезапно остановились, очарованные красотою парусной «Надежды», которая, уходя въ море, медленно приближалась къ крайней чертѣ горизонта.
Уже вечерѣло, и среди спокойныхъ сѣрыхъ облаковъ. длинными грядами закрывавшихъ небо, появились оранжевые оттѣнки, — признакъ того, что холодѣетъ. Къ горизонту было свѣтлѣе, а прохлада послѣ дождей и безъ того очистила воздухъ и необыкновенно расширила дали. Въ морѣ былъ штиль, и оно развертывалось безграничной равниной нѣжно-зеленоватой, отчасти сиреневой стали, которая смѣлымъ и вольнымъ полукругомъ касалась вдали неба. Внизу, вдоль извилистой линіи заливовъ, зеленая вода была такъ спокойна и прозрачна, что даже съ обрыва видны были темно-лиловыя спины камней подъ нею, дальше ея поверхность кое-гдѣ морщилась, какъ поверхность шелковой ткани, подъ набѣгавшимъ легкимъ вѣтромъ, доносившимъ до насъ свѣжій морской запахъ, а еще дальше спокойный просторъ моря убѣгалъ къ горизонту длинными и топко пачертанными полосами теченій и оттѣнковъ. У горизонта онѣ терялись, — казалось, что за горизонтомъ снова начинаются спокопныя, нѣжно-зеленоватыя водяныя поля, — но должно быть тамъ, гдѣ была «Надежда», былъ ровный попутный бризъ. И поднявъ въ нѣсколько ярусовъ паруса, стройно выравнявшись и сузившись въ отдаленьи, «Надежда», какъ сказочная плавучая колокольня, четко сѣрѣла на той зыбкой грани моря, гдѣ оно касалось неба. Она была одна въ морѣ и необыкновенно подчеркивала его ровную ширь и просторъ, во всей полнотѣ воскрешая своими парусами поэзію стараго моря. И даже съ прибрежья, несмотря на огромное для глаза разстояніе, видно было теперь, какое это славное, сильное судно, изящное и гордое, точно королевскій бригъ. Лѣтомъ оно вернулось изъ Австраліи, и мы встрѣтили его, какъ друга, и посѣщая гавань, смотрѣли на него, какъ на живое. Сколько странъ и морей видѣло оно на своемъ вѣку, сколько океанійскихъ волнъ омывало его острую, высокую грудь! Гавань была переполнена судами, но все это были тяжелые и неуклюжіе пароходы, дымившіе черными, приземистыми трубами, нагруженные черепицей, желѣзомъ, хлѣбомъ и бочками съ масломъ, по цѣлымъ днямъ грохотавшіе лебедками. Они знали только свои грузы, а на «Надеждѣ» странствовали и учились молодые моряки, и какъ рѣзко выдѣлялась въ этомъ плавучемъ городѣ судовъ легкая и вольная «Надежда», входившая въ гавань стройно и спокойно, подъ шестью ярусами своихъ парусовъ! Теперь она снова покидала насъ... И все, о чемъ мы такъ по-юношески мечтали, глядя съ мола въ море, вѣчно что-то обѣщающее за своими зыбкими горизонтами, все, чѣмъ оно волновало насъ въ этотъ осенній день въ тишинѣ опустѣвшихъ дачныхъ садовъ, — все съ необыкновенной силой охватило насъ при видѣ далекой «Надежды».
Коснувшись горизонта, она вырѣзалась и замерла на немъ, уменьшаясь такъ незамѣтно, что только зоркій глазъ могъ замѣтить это уменьшеніе... Куда она держала путь? Можетъ быть, къ берегамъ Крыма или Кавказа, можетъ быть, къ Босфору и Средиземному морю... Но не все ли равно? Одно было несомнѣнно, — завтра передъ ней откроются болѣе нѣжныя, южныя дали, тонко засинѣютъ новые далекіе берега... Лиловато-сѣрая, стройная и царственно-красивая, благодаря картинности дали, одинокая на послѣдней грани огромной, зеленовато-стальной равнины моря, она удалялась незамѣтно, но неуклонно. И уже новые горизонты развертывались передъ тѣми, которые были на ней. Глядя на нее, мы сами чувствовали эти дали. Мы какъ бы сами были на ней, и, стоя на прибрежьи, уже прозрѣвали то новое и манящее, что обѣщаетъ всякая даль, какъ, можетъ быть, воочію увидятъ наши потомки все, что мы только предчувствуемъ, и что волнуетъ насъ несбыточными надеждами, чувствомъ красоты жизни и мечтами о томъ, какъ будутъ счастливы люди въ будущемъ...
Поздно ночью, когда набѣгающій вѣтеръ безпокойно и осторожно, точно ища чего-то, шелестѣлъ сухими вѣтвями дикаго винограда на нашемъ балконѣ и доносилъ полусонный шумъ волнъ, я мысленно провожалъ «Надежду» на пути въ темномъ морѣ. Утромъ мы снова уѣхали въ городъ, и весь день прошелъ среди будничныхъ заботъ и дѣлъ, но весь день мнѣ казалось, что я видѣлъ ночью какой-то печальный и поэтичный сонъ. «Надежда» была теперь уже далеко... Но какъ было отрадно хотя мысленно слѣдить за ней въ этой таинственной морской дали!
Ив. Бунинъ. Томъ первый: Разсказы. — Изданіе третье. — СПб.: Изданіе товарищества «Знаніе», 1904. — С. 281-286.
источник:«Русскiй Порталъ»
