Очень давно, еще до Рождества Христова, в Иудее был установлен обычай, по которому родители приносили в храм своих новорожденных детей, чтобы Господь принял их как своих детей. Детей приносили на сороковой день после их рождения. Богатые отдавали при этом в жертву ягненка, а бедные — пару голубей. И вот, когда Иисусу исполнилось сорок дней от роду, Дева Мария и Иосиф принесли его в Иерусалимский храм. Для жертвы Богу было у них два голубя…

Когда Она в церковь впервые внесла Дитя, находились внутри из числа Людей, находившихся там постоянно Святой Симеон и пророчица Анна. И старец воспринял Младенца из рук Марии; и три человека вокруг Младенца стояли, как зыбкая рама, В то утро, затеряны в сумраке храма.

В один из теплых дней августа 1961 года четверо молодых ленинградских поэтов: Евгений Рейн, Анатолий Найман, Иосиф Бродский и Дмитрий Бобышев, сели в пригородную электричку и отправились в Комарово, на дачу, где жила Анна Ахматова. В этот же день второй советский космонавт, Герман Титов, полетел осваивать просторы шестого океана. Поэтому настроение людей было праздничным, звучала бодрая музыка. Анна Андреевна казалась им человеком далекой эпохи. Когда она была уже известным поэтом, еще и автомобиль-то был редкостью. Для Бродского даже оказалось большой неожиданностью то, что она вообще еще была жива. Молодые люди несколько опасались встретить старомодную, капризную даму с дореволюционными манерами. Себя, как и полагается, поэты считали зачинателями новой поэзии, и никакие классики им были не указ… Женщина, которую они увидели, нельзя было назвать простой, она была величественна, но в ней не было ни капли фальшивого, манерного. Сама она любила говорить: «Не понимаю я этих больших слов: поэт, бильярд». Для Бродского знакомство с Анной Ахматовой, станет одним из главных событий в жизни. Между ними сразу возникнет духовное притяжение. Иосиф будет частым гостем в Комарово, даже снимет там на зиму дачу, чтобы ежедневно видеться, разговаривать с Анной Андреевной.

А было поведано старцу сему о том, что увидит он смертную тьму не прежде, чем Сына увидит Господня. Свершилось. И старец промолвил: «Сегодня, реченное некогда слово храня, Ты с миром, Господь, отпускаешь меня,

В третьем веке до нашей эры, египетский царь Птолемей Филадельф захотел перевести Библию на греческий язык. Библия, которую мы сейчас читаем – именно та, греческая Библия, она сохранилась в более полном варианте, чем еврейская. Чтобы ее перевести, было приглашено семьдесят ученых старцев. Она и получила название: Септуагинта – перевод семидесяти. Мудрые старцы приехали в Александрию. Среди них был и Симеон. Какую из частей Старого завета кому переводить – решал жребий. Симеону выпало переводить книгу пророка Исайи. Уединившись, Симеон принялся за работу. И вот он дошел до пророчества о рождении Мессии: «Се Дева во чреве приимет и родит Сына». Симеону показалось, что здесь явная описка: как это Дева родит? и он хотел стереть Дева и написать Жена. Но в это время ангел отвел его руку, и сказал, что не увидит он смерти, прежде чем не увидит Христа Господня. Это было наказание за сомнение. Более двухсот лет старик Симеон ждал смерти. Тяжкое ожидание одинокого, запоздавшего со смертью человека.

Мне с Морозовою класть поклоны, С падчерицей Ирода плясать, С дымом улетать с костра Дидоны, Чтобы с Жанной на костер опять. Господи! Ты видишь, я устала Воскресать, и умирать, и жить. Все возьми, но этой розы алой Дай еще мне свежесть ощутить.

Вообще, детали этого Евангельского сюжета удивительным образом совпадают с деталями жизни Бродского. Плотник Иосиф, безмолвный наблюдатель всей этой сцены, тезка поэта, привел Марию с младенцем в храм. В жизни Бродского была долгая, драматичная любовь к женщине, которую звали Марина. Сам поэт приравнивал имена Марии и Марины. Однажды Сергей Довлатов и его друг Игорь Ефимов шли по Невскому, и увидели, что возле «Баррикады» толпа людей натыкалась на непонятное препятствие и огибая его, двигалась дальше. Подойдя ближе, они увидели Иосифа, сидевшего посреди тротуара на ящике. Он даже не заметил их, был совершенно отрешен от всего происходящего, и смотрел на небо. В этот день Марина родила сына. Его сына. Дальнейший разрыв с нею, его чувства к ней, обида, воспоминания – станут темой многих его стихов. Уже будучи в Америке он составит книгу и назовет ее: «Новые стансы к Августе». Книгу посвятит Марине. В ней будут стихи написанные в течение двадцати лет. И все они обращены к Марине или как-то с нею связаны. В эту книгу войдет и «Сретенье», посвященное Анне Ахматовой. Чувства к двум женщинам – совершенно различные – духовная дружба и долгая, мучительная страсть, странным образом соединяться в этом стихотворении. Единственное, что их сближает – это сила того и другого чувства. Вероятно, в сумме они и составляют – любовь.

Тот храм обступал их, как замерший лес. От взглядов людей и от взора небес вершины скрывали, сумев распластаться, в то утро Марию, пророчицу, старца. И только на темя случайным лучом свет падал Младенцу; но Он ни о чем не ведал еще и посапывал сонно, покоясь на крепких руках Симеона.

Судьба Бродского кажется невероятной. Еврейский мальчик, родившийся в 1940 году, названный Иосифом, очевидно, в честь Вождя Народов с самого начала был отмечен печатью непохожести. Во-первых, был он рыжим. Школу не закончил, уйдя в восьмом классе. Пошел работать на завод, потом работал в морге, потом в геологических партиях. Желал стать то врачом, то моряком-подводником. Поступал в мореходное училище, но не прошел из-за пятого пункта – национальности. Наконец, начал писать стихи. С этого момента никакое другое занятие его не увлекало. За тунеядство его сослали в Архангельскую область: «Когда я там вставал с рассветом и рано утром, часов в шесть, шел за нарядом в правление, то понимал, что в этот же самый час, по всей, что называется, великой земле русской, происходит то же самое: народ идет на работу. И я по праву ощущал свою принадлежность этому народу. И это было колоссальное ощущение! Если с птичьего полета на эту картину взглянуть, то дух захватывает. Хрестоматийная Россия!» Так в одном из своих интервью рассказывал профессор американского университета, лауреат Нобелевской премии, Иосиф Бродский, добавляя при этом, что жизнь в Архангельской деревушке была одним из лучших периодов в его жизни. Анна Ахматова организовала в Ленинграде среди знакомых фонд помощи Бродскому. Для него собирали и отправляли посылки… Сколько же их было на ее веку, близких людей, попавших в застенки.

Для кого-то веет ветер свежий, Для кого-то нежится закат, — Мы не знаем, мы повсюду те же, Слышим лишь ключей постылый скрежет Да шаги тяжелые солдат.

И все же шестидесятые годы – не тридцатые, они были куда более вегетарианские, по выражению Ахматовой. За стихи не расстреливали. Через два года Бродский вернулся, его имя уже было на слуху, и Анна Андреевна с гордостью говорила: Смотрите, какую биографию делают нашему рыжему!

Но никакой уникальностью судьбы не объяснить того, что человек, ходивший в советскую школу, воспитывавшийся в нерелигиозной семье, да и сам говоривший о религии такое, что отшатнет любого верующего, станет автором доброго десятка стихотворений о Рождестве Христовом, автором «Сретенья»… Однажды, вспоминает Бродский, мы с Анной Андреевной обсуждали идею переложения Псалмов и библейских сюжетов на стихи. Обсуждали, стоит ли это делать, а если стоит, то как именно. И кто бы мог сделать это лучше всех, чтобы получилось не хуже, чем у Пастернака. Стихотворения из «Доктор Живаго» справедливо считались вершиной религиозной поэзии. Кроме самой Ахматовой сделать это было не по силам никому. Вскоре Анны Андреевны не стало. И Бродский начинает создавать целый свод стихотворений на библейские сюжеты, которые станут шедеврами религиозной поэзии. Анна Ахматова дождалась или, как знать, сама выбрала человека, которому смогла передать духовное наследие великой русской поэзии. «Сретение» Бродского родилось в 1972 году. Это последнее стихотворение, написанное им на родине, вскоре его выдворят за пределы Советского Союза. «Сретение» посвящено Анне Ахматовой. По-славянски «Сретение» значит «Встреча». Встреча человека с Богом. В конце 1971 года Брежнев принял историческое решение — обменять евреев на зерно. Вероятно, это пришло ему во время подготовки к визиту Никсона, когда стало известно, что американский президент привезет с собой список «неугодных», судьбу которых он хотел бы обсудить. 32-х летний Бродский был в их числе... Вызов в КГБ с предложением выметаться застал его врасплох. С одной стороны, он понимал, что здесь он задохнется и замолчит, в другой, боялся оказаться за границей без питательной среды русского языка… Приехав в Америку, Бродский говорил, что теперь его жизнь делится на две части: там, в России, были причины, тут — только следствия. Слава пришла быстро. Начались премии. Начались интервью. После получения премии фонда Макартура для гениев Бродского пригласил на телевидение нью-йоркский журналист Дик Кавет. Он просил Иосифа рассказать о его пребывании в тюремной психиатрической больнице. «Ничего страшного в советских психушках нет, во всяком случае, в той, где я сидел. Кормили прилично, с тюрьмой не сравнить. Можно было и книжки читать, и радио слушать. Народ кругом интересный, особенно психи... Одно плохо — не знаешь своего срока. В тюрьме известно, сколько тебе сидеть, а тут полная неопределенность...» «Ты что делаешь, Иосиф, — раздавались недоуменные и негодующие звонки бывших соотечественников, — «Весь Запад стоит на ушах, что в Союзе инакомыслящих в психушках держат. В университетах митинги протеста, всемирно известные врачи письма и обращения подписывают, а ты, живой свидетель, говоришь — «ничего страшного, кормят хорошо, народ интеллигентный!..» На это Бродский отвечал, «что он свободный человек в свободной стране и имеет право говорить все, что хочет». Иосиф Александрович умер в 1996 году. Христианином. Его отпели в католическом соборе, в Нью-Йорке, а похоронили — в его любимой Венеции. Незадолго до погребения в Америку позвонила Старовойтова. Галина Васильевна была взволнована. Читала вслух его «Стансы к городу». А потом спросила: «Скажите, а есть ли надежда, что семья согласится похоронить Бродского в Петербурге, в Александро-Невской лавре, или в Комарово, рядом с могилой Анны Ахматовой?»...

Анне Ахматовой

Когда Она в церковь впервые внесла
Дитя, находились внутри из числа
людей, находившихся там постоянно,
Святой Симеон и пророчица Анна.

И старец воспринял Младенца из рук
Марии; и три человека вокруг
Младенца стояли, как зыбкая рама,
в то утро, затеряны в сумраке храма.

Тот храм обступал их, как замерший лес.
От взглядов людей и от взора небес
вершины скрывали, сумев распластаться,
в то утро Марию, пророчицу, старца.

И только на темя случайным лучом
свет падал Младенцу; но Он ни о чем
не ведал еще и посапывал сонно,
покоясь на крепких руках Симеона.

А было поведано старцу сему
о том, что увидит он смертную тьму
не прежде, чем Сына увидит Господня.
Свершилось. И старец промолвил: «Сегодня,

реченное некогда слово храня,
Ты с миром, Господь, отпускаешь меня,
затем что глаза мои видели это
Дитя: он – твое продолженье и света

источник для идолов чтящих племен,
и слава Израиля в нем». — Симеон
умолкнул. Их всех тишина обступила.
Лишь эхо тех слов, задевая стропила,

кружилось какое-то время спустя
над их головами, слегка шелестя
под сводами храма, как некая птица,
что в силах взлететь, но не в силах спуститься.

И странно им было. Была тишина
не менее странной, чем речь. Смущена,
Мария молчала. «Слова-то какие…»
И старец сказал, повернувшись к Марии:

«В Лежащем сейчас на раменах твоих
паденье одних, возвышенье других,
предмет пререканий и повод к раздорам.
И тем же оружьем, Мария, которым

терзаема плоть Его будет, Твоя
душа будет ранена. Рана сия
даст видеть Тебе, что сокрыто глубоко
в сердцах человеков, как некое око».

Он кончил и двинулся к выходу. Вслед
Мария, сутулясь, и тяжестью лет
согбенная Анна безмолвно глядели.
Он шел, уменьшаясь в значеньи и в теле

для двух этих женщин под сенью колонн.
Почти подгоняем их взглядами, он
шагал по застывшему храму пустому
к белевшему смутно дверному проему.

И поступь была стариковски тверда.
Лишь голос пророчицы сзади когда
раздался, он шаг придержал свой немного:
но там не его окликали, а Бога

пророчица славить уже начала.
И дверь приближалась. Одежд и чела
уж ветер коснулся, и в уши упрямо
врывался шум жизни за стенами храма.

Он шел умирать. И не в уличный гул
он, дверь отворивши руками, шагнул,
но в глухонемые владения смерти.
Он шел по пространству, лишенному тверди,

он слышал, что время утратило звук.
И образ Младенца с сияньем вокруг
пушистого темени смертной тропою
душа Симеона несла пред собою,

как некий светильник, в ту черную тьму,
в которой дотоле еще никому
дорогу себе озарять не случалось.
Светильник светил, и тропа расширялась

16 февраля 1972

Метки: Библейский Сюжет, Сретение

Комментарии закрыты.