Земля еси и в землю отыдеши. Слово в субботу Мясопустную
Февраль 14th 2015 -
Архим. Антонин Капустин († 1894 г.)
Почто гордится земля и пепел (Сир. 10, 9)?
Кто есть человек, иже поживет и не узрит смерти (Пс. 88, 49)? Род преходит и род приходит (Еккл. 1, 4). Неизменный чин природы влечет за собою и ее властелина. Один ряд земнородных уступает место другому, другой — третьему и т. д. Видех, говорит Экклезиаст, всех живущих — ходящих под солнцем с юным вторым, иже восстанет вместо его. Несть конца всем людем (Еккл. 4, 15).
Нет конца смене живых мертвыми, мертвых живыми! Одни нисходят в могилу, другие на их место являются в мир, чтобы также в свое время почить в земле. Несть память первых, и последним бывшим не будет их память с будущими напоследок (Еккл. 1, 11). И те, и другие, и третьи, и десятые — все наследят одно и тоже, все будут в земной утробе, ранее или позже, теперь или после — превратятся в пыль и прах: земля еси и в землю отыдеши (Быт. 3, 19), — ранее или позже, теперь или после — все с свою очередь будут забыты, затеряны в суете оставшихся живых: забвена память их; и любовь их и ненависть их и рвение их уже погибе: и части несть им ктому во веки во всяком творении под солнцем (Еккл. 9, 5-6). Так было, так есть, так и будет неизменно и неизбежно. Теперь может быть чаще, чем ежеминутно, общая матерь земнородных разверзает хладное лоно свое для принятия усыпающих чад. Настоящее ручается за будущее, а голос прошедшего громче звона погребального возвещает истину непреложного превращения всех живых в тление и прах. Из самой глубокой древности возникают пред нами грозныя лица Великих мира — завоевателей и притеснителей человечества, дерзновенно попиравших права себе подобных, возстававших на силу Божию. Не вем Господа, говорит один из них (Исх 5, 2). На небо взыду, мечтает другой, выше звезд небесных поставлю престол мой (Ис. 14, 13). Третий от гордыни землю убо плавательну, а море пешеходно чает положити — от возвышения сердца (2 Мак. 5, 21) Неразумные мечтатели! Где они теперь, и что они теперь? Давно стопа путника или зверя попирает безвестный прах их. Они — земля!.. Где и те м а л ы е мира, которые, не быв замечены ни современниками, ни потомками, не прогремев ни словом, ни делом, жили в тиши безвестной, и между тем, подобно оным великим, из обстоятельств жизни своей, часто смешных и жалких, составляли для себя предмет ничтожного превозношения?. И они в земле! Все, все в земле, — истлели или еще тлеют. И любовь их и ненависть их и рвение их уже погибе, и части несть им ктому во веки во всяком творении под солнцем!
Над гробами сих-то великих и малых, грозных и кротких, глупых и умных, — над гробами всех, от века почивших поставляет нас ныне с словом молитвы Св. Церковь. И что же приходит нам на мысль при взгляде на этот необозримый ряд гробов и могил?. Горькое, безотрадное слово мудрости: почто гордится земля и пепел!
1. З е м л я и п е п е л !.. Кто сказал тебе, древний мудрец, что человек, — земля и пепел? Человек, который создан по образу Божию и по подобию, который венчан славою и честию, который малым чим умален от Ангел, — он?.. земля и пепел!.. Мудрецу сказала мудрость, которой он искал еще юн сый, и искал в молитве, о которой веселилось сердце его, которую исследовал он от юности своея, и в которой было ему предуспеяние (Сир. 51, 21-28). В день памяти всех от века почивших да будет память и сему давно почившему богопросвещенному наставнику нашему! Пусть его глубокомысленное слово займет наше внимание на малое время.
Земля и пепел… Может ли быть что-нибудь тягостнее для мысли человеческой — представления, что она сопряжена с прахом, развивается и действует среди тления? Может ли быть что горестнее для сердца — уверенности, что оно привязано к горсти пыли, которая со временем должна разлететься под веянием хлада смертнаго? Увы! как ни тяжко… как ни горько… но истины непреложной нельзя устранить никакими убеждениями и разубеждениями ума, никакими ощущениями и предощущениями сердца. Земля и земля! Пепел и пепел!
Земля… Кому неизвестно, что такое земля? Потому мы никогда бы не поверили, что мы — земля, если бы с одной стороны слово Божие не сказало нам: созда Бог человека персть (взем) от земли (Быт. 1, 7), с другой — общий, последний удел наш не показывал ясно, что мы состоим из праха земнаго, на который и разрешаемся «Бога повелением». И так человек — з е м л я. Правда, хочется сказать, движимому самолюбием, языку нашему, человек — земля, но земля измененная, претворенная, земля получившая образ духа, созданного по образу Божию, земля — можно сказать — духовная, безсмертная; ибо таково будет некогда тело наше прославленное. Но — будущее не наше; притом же будущее — не настоящее. Когда мы будем прославлены, то мудрец уже не скажет нам горького упрека своего; ибо в царстве славы нет места гордому превозношению. Не в настоящем состоянии нашем мы земля — и ничего более! Не мы — земля, снова ищет возразить любовь наша к самим себе, земля — тело наше, мы — дух невещественный. Что сказать ей на это? Господь прямо и просто, определенно и ясно сказал: земля еси и в землю отыдеши… Не будем допытываться, как это в очах Божиих может весь человек представляться землею? — что такое в существе своем его дух безсмертный? — и в какой мере связь его со смертным телом важна для его безсмертной жизни? — и не может ли нетленное по существу сделаться силою творческою, тленным через жизнь?.. И мудрец, которого слово ввело нас в этот ряд вопросов, не имел в виду исследовать глубину человеческого существа, а только хотел указать коренной характер земной жизни человека. Человек — земля и тогда, если мы посмотрим на судьбу его, которую он испытывает, пока живет в этом мере. Ибо
Что такое з е м л я? — подножие ног наших, которое мы попираем по привычке, без внимания, без размышления. Посмотрите и на человека: не такое же ли подножие и он? Не попирает ли его все, что только имеет силу и возможность попирать? И во 1-х, не попирают ли его люди, его собратия, его общники по суете, и сонаследники по жребию смертному?.. Бывают случаи, когда посмотришь на отношения людей, и увидишь с одной стороны гордое и презрительное самовозношение, для которого нет различия между людьми и предметами бездушными, а с другой — презренное раболепство и унижение в прах; то невольно подумаешь: нет, это червь, а не человек, это земля, а не дух безсмертный. Во 2-х, не попирает ли он сам себя? Ибо скажите, что значат все те безумныя желания, все те безсмысленныя страсти, которыя гнетут и порабощают дух наш на перекор всем убеждениям разсудка и внушениям совести?.. Нет, грех точно также безпрепятственно и безжалостно попирает нас, как мы — землю. — Не попирает ли наконец человека и все его окружающее — от стихий неба до последняго насекомаго? Ибо, что другое свидетельствуют его безчисленныя болезни, его преждевременная старость, его скоропостижная смерть, и множество других бед и напастей, как не то, что природа также попирает его, как он — землю?..
Что такое з е м л я? Это легкая пыль, которую возметает и носит самое малое дыхание ветра. Не так ли волнуют и человека многоразличныя обстоятельства его жизни? Ныне он лежит спокойно и попирается; завтра веяние неведомой силы поднимает его, и несет против его воли, куда хочет, заставляя попирать других!.. И вот он сталкивается с лицами и вещами, которых никогда не видал, несется там, где никогда не бывал, и упадает на места, о которых никогда не слыхал. И эта ли одна неведомая сила волнует его? Нет, он движется и по манию самых ничтожных побуждений. Ложное опасение, мнимое наслаждение, темное предчувствие, прихоть, новость, мода… Все движет его, играет им. И ужели это человек? Нет, это в е р т я щ и й с я п р а х , это пыль, это — земля!
Что такое з е м л я? Грубая масса, безжизненная, безчувственная, безобразная! Не дайте ей влаги, на ней не прорастет ни одно былие, не появится ни одно животное, она будет песок, камень. Не дайте ей теплоты, она превратится в мерзлую глыбу. А человек? Не дайте ему воспитания, образования, а паче — благодатного просвещения, он будет хуже льда и камня, он будет эгоист, зверь, дух зла. Но пусть прольется на него живительная струя благодати, он скорее, чем песок пустынный, орошенный благодетельным дождем, зазеленеет растениями, зацветет, и принесет плод. Так! но сам в себе — без людей и Бога — он земля — земля!
Пепел… Что такое пепел? Это остаток сотлевшего вещества… Вот чем представляется мудрецу человек, в котором самолюбивый ум открывает так много великого и прекрасного Что это за тление было! и какой это огнь, испепеливший природу нашу, и когда он пылал? Огнь этот — зло, брошенное в человека тем, кому первому уготовался огнь вечный… Сотление наше было мгновенное, но полное. От прекрасной, богоподобной природы нашей осталась одна только эта тленная развалина, один только пепел, развеваемый и разметаемый ветром…
Что такое пепел? Это земля, в которой истреблены все семена и зародыши жизни. Пусть его орошает дождь, пусть греет солнце во благовремении — из него ничего не выйдет до тех пор, пока сторонняя сила не занесет на него семян растительных. Не живое ли это изображение человека грешного нравственно-безплодного к которому нельзя привиться и самой благодати Божией, орошающей и согревающей? Сколько в самом деле жалоб у Пророков, — сколько обличении и прещений на народ жестоковыйный, необрезанный, необрезанный сердцем и ушесы! И выя его медяна и лице жестокое, и сердце каменное! он — смоковница иссохшая, он — кость сухая, он — гроб, он — земля и пепел!
Что такое пепел? То, что мы выгребаем и выметаем и выносим за пределы жилищ наших как лишнее, как сор, как нечистоту. Пепел есть то, чем посыпают себе голову (Пл. Иер. 11, 10), на чем садятся во вретищи (Ион. 3, 6), и что кладут во уста (Пс. 101, 10) кающиеся, свидетельствуя тем последнюю степень самоуничижения. Пепел есть то, чего не может истребить и самый огонь. Пепел — не пройдем молчанием — есть, наконец, то, что мы употребляем на очистку скверн... Как не припомнить при сем, что и нас некогда вымели и выбросили и рассыпали на попрание всему за пределы блаженного жилища Эдемского?.. Как не заключить, что ни к чему другому мы и не призываемся, кроме сетования, сокрушения, самоукорения, горя и страдания. А что же то, чего никакой огнь не истребляет? что-нибудь, верно, неправильное, неестественное, упорствующее перед действием самых властных сил мира… И что за скверна та, которую призываемся омывать мы, сами суще нечистота, порок и язва? скверна того великого и безмерного греха, который предварил собою наше появление на земле, и заразил целый лик духов, разносящих нечистоту свою по всему царству Божию. Мы предназначены очищать и истреблять мерзость гордыни и богоборства своим крайним смирением и безответным послушанием воле Творческой как ветхозаветный пепел юницы, сам бывший нечистотою, предназначен был очищать некогда скверну людскую. — Таков мы п е п е л , ни на что непригодный, кроме уничтожения нечистот!
2. 3 е м л я и п е п е л !.. Почто же гордится земля и пепел!
Но прежде всего — не напрасно ли спрашиваешь ты глубокомысленный мудрец: почто гордится?.. Может быть, гордиться также свойственно природе человеческой, как питаться, как дышать?.. Гордость происходит вследствие сознания наших достоинств, — это говорят и наука и опыт, а можно ли не сознавать достоинств, о которых часто, прежде сознания собственного разглашает уже молва посторонняя? И грешно ли сознание того, что я хорош, что я лучше других?
«Можно ли не сознавать своих достоинств?..» А какою мерою измеряешь ты свои достоинства? Всегда уменьшенною, которая по необходимости должна если не быть, то казаться меньшею твоих достоинств. Кто же дал тебе право избрать эту ложную меру? Не такую меру указал нам, для измерения наших достоинств, единственный — верный ценитель людей Иисус Христос. Он не говорил: будьте лучше других, а: будите совершени, якоже Отец ваш небесный совершен есть (Матф. 5, 48). Когда ты приложишь к этой необятной мере свое ничтожество, то уже не спросишь: можно ли не сознавать наших бедных и суетных достоинств?
«Грешно ли знать, что я хорош, что я лучше других»? Знать об этом может быть и негрешно, но грешно думать о том, а еще грешнее — сочувствовать тому. Подумай сам: какая польза из того для твоего нравственного совершенства, если ты перечтешь всех, кого ты лучше и совершеннее (если бы даже имел возможность перечесть безошибочно)? Это может, скажешь ты, побудить тебя к дальнейшему преспеянию… Увы! брат мой! несмь якоже прочии человецы, хищницы, неправедницы, прелюбодее, или, якоже сей мытарь, говорил недавно упомянутый церковию, мнимый праведник, и воздавал за свои совершенства хвалу Богу, — значит: был человек, думавший истинно стоять на страже своего нравственного преспеяния, — и что же? Бог осудил его неразумное и неправедное дело! Нет, смотри не на те ступени, которые ты уже прошел, а на те, которые еще остается пройти. Если ты часто будешь озираться назад, то можешь впасть в нравственный обморок, а когда будешь смотреть только вверх, то невольно и неоднократно повторишь смиренное слово мытаря…
Вот взгляд Евангелия на г о р д о с т ь. Таков должен быть и наш. Может быть, гордиться и действительно — в природе человека, только в природе падшей и растленной, в которую влил свой яд первый гордец и первый возмутитель Царства Божия; для природы же чистой, обновленной, равно как и для первобытной, это чуждо и неестественно. Впрочем у нас с тобою есть другое, ближайшее и очевиднейшее, свидетельство того, что гордость и несвойственна нам, и жалка, и смешна и богопротивна. Это свидетельство, неоспоримое и неопровержимое есть — с м е р т ь, уравнивающая всех высоких и низких, великих и малых, есть — г р о б , в котором должно сокрыться всякое различие званий, возрастов, пород и отличий… Заглянем в это страшное свидетельство.
Есть в жизни человека время странное и не определенное, время надежд и желаний, время мечтаний и предположений. Человек еще не встретился с сухим и искаженным обликом суеты; для него везде еще рисуются прекрасные картины жизни, радости и безпрепятственной деятельности. Ему все льстит, все обещает... Это время — ю н о с т ь. Юноша ощущает в себе избыток крепости и свежести телесной, по мнению его, достаточной для выполнения самых безумных замыслов, свойственная его возрасту живость ручается за это выполнение, а неопытность заставляет верить и той и другой лжи… И вот в юном мечтателе является самоуверенность — первая ступень гордости. Болезненная слабость других — следствие, может быть, недугов и лишений, — преждевременное сокрушение, приобретенное ранним прозрением в жизнь, — малодушие, родившееся от неудач и обманутых надежд, самая старость — все это только увеличивает самомнительность юноши, и хорошо, если все то окончится благовременным разубеждением, живым и опытным уроком смирения. — Лучший учитель юности в этом случае есть гроб, в котором обрекается тлению та же самая юность, такая же мечтательная, такая же самонадеянная… Там, может быть, в первый раз узнает юноша, что он напрасно надеется на свою молодость, что он не крепость и сила, не жизнь и живость, а мертвый прах, — земля и пепел!
Спутница юности к р а с о т а — один из самых общих и самых жалких предметов надмения. Здесь нет никакого отношения к душе, в которой еще несколько сносно видеть источник гордости, нет отношения к телесной деятельности, на которой печатлеется деятельность душевная. Это гордость, неразумная даже и по человеческому суду, и между тем гордость самая повсюдная. Вместо того, чтобы напоминать собою человеку о красоте его души, о красоте неба и его обитателей и о первообразе всякой красоты — Боге, красота телесная приковывает все внимание его к себе самой, — ей жертвует он часто всем своим достоянием вещественным и невещественным, всеми выгодами и наслаждениями, законом и совестию, жизнию и спасением… Что говорить против такого рода гордости? Не говорить должно, а указать только на гроб, в котором всякая красота превращается в ужасающее безобразие, тлеет и исчезает, — остаются — земля и пепел!
Есть красота другого рода, красота души — ее о т л и ч н ы я с п о с о б н о с т и. И этот драгоценный камень духовной природы человека становится для сего камнем претыкания! — Как бы кто ни был предан чувственности и жизни по духу суеты, все же не может заглушить в себе потребностей духовных, и выражает их невольным уважением к людям, одаренным большими и лучшими способностями души. Отсюда еще широчайший открывается путь к надмению для ума, нежели каким идет красота. И для этой болезни врачевство опять тоже самое. Надмевающийся своим гением! Приди и приникни ко гробу… Ты увидишь там, какое жалкое наследство остается после того, кто носил в себе богатство духа, по-видимому неоскудное и неистощимое, обладал способностями, кои, казалось, могли обезсмертить его… Куда все скрылось? Где ум всепроникающий, где сила духа необоримая, где воля непреклонная, где сердце пламенное? Ничего нет! На месте всего этого лежит брение и тление, — земля и пепел!
Есть третьего рода красота, незаметная ни для глаз, ни для ума, и между тем весьма сильная и пленительная, это — р о д о в о е д о с т о и н с т в о человека. Сильнее всего надмевает нас эта губительная красота; потому что надмевает с малых лет, — с колыбели. Не понимая еще ничего, мы уже замечаем, что с нами обращаются с некоторым уважением и самоунижением и отсюда привыкаем потом смотреть на себя выше, нежели на других… Чтобы не надмеваться вотще своим мнимым благородством, пусть имеющий его чаще приходит на места вечного упокоения нашего, пусть смотрит на могилы, скрывающие равно как благородных, так и худородных. Там явственнее и разительнее нашего немощного слова услышит он разубедительный голос всех от века почивших, и из безмолвной беседы их узнает, что, хотя условия общественные и полагают различие между родами высоким и низким, но в существе своем человек всегда и везде один и тот же, — от кого бы ни родился он, все он — земля и пепел!
Недостаток дарований мы вознаграждаем приобретениями, — усилиями собственной д е я т е л ь н о с т и. Низкий и худородный, снискивает себе высшее значение службою, не одаренный особенными талантами заменяет их ученостию, и т. под. И это еще более надмевает того и другого и третьего. То, что мы получаем в дар, всегда поставляет нас в некоторую зависимость от дарующего — по крайней мере благодарностию связывает гордый дух наш: но — что приобретается нашим собственным усилием, это — чистая жертва нашему самолюбию! Все это самым дерзким образом увеличивает нашу самомнительность, — тем более, что тут кроме сердца подает льстивый голос и рассудок; от чего наша гордость получает некоторую законность… И ты, многолетний труженик и совершитель своей именитости, приди ко гробу, как зеркалу суеты человеческой, — раскрой могилы давно почившего племени, и укажи, где тут лежит великий и знатный, где мудрый и ученый? Может-быть уцелела какая-нибудь полуистлевшая блестка золота от одежды именитого и знатного а от ученого и того не осталось! Смерть уничтожила все их преимущества, а время истребило самые следы бытия. Не смотри, не ищи там ничего великого Ты найдешь одни сухия кости. Где почили честь и слава, там теперь — земля и пепел!
Есть способ заменить недостаток как природных, так приобретенных достоинств, этот способ — б о г а т с т в о, которое, вступив в права именитости, также делается предметом надмения — и еще самого упорного. Бедность сама (и охотно) преклоняется пред ним, а бедность бывает и прекрасная и благородная и именитая и ученая… Отселе для богатого открывается невозбранный путь к суетному возношению. Он приучается смотреть на себя, как на повелителя других, а на имение свое, как на верную и сильную защиту свою от всех коловратностей жизни, вверяется ему, и безпечно дремлет умом и совестию… Но, увы! избранный хранитель не может нередко защитить и от самых ничтожных врагов нашего довольства и благосостояния. Как же он защитит от страшного врага и разрушителя нашего — смерти? Враг приходит, — страж бежит… и на месте богатого высившегося и надмевавшегося, остаются — земля, и пепел!
Проходит молодость: проходит время силы и крепости. Страсти исчезают. Долговременная опытность разоблачает мнимую прелесть наслаждений… утихает мало по-малу и гордость. Близится с т а р о с т ь, и человек ищет покоя. Уже красота его не пленяет, достоинство не занимает, богатство не услаждает, знание тяготит; он уже понимает суету всего этого, и осуждает надмение им, но, увы! не может освободиться от своей суеты, — как дитя играет и услаждается своею старостию и опытностию. И разум и опыт говорят ему, что часто молодые бывают и умнее и опытнее старых: но ослепленный старец продолжает летами жизни измерять лета опытности до тех пор, пока смерть не положит его во гроб, и не докажет неоспоримо, что и малые и старые равно — земля и пепел!
Есть другого рода старость, — старость духовная. И эта лучшая из доблестей человеческих не только не может удержать человека от искушения гордости, но иногда сама еще подает к тому повод. Из нее выражается самый тонкий и самый увлекательный род гордости, г о р д о с т ь д у х о в н а я — надмение добродетельною жизнию. Она есть прямое, вопиющее оскорбление любви и милости Божией. Ибо только божественною, вседейственною десницею, спасающею и наставляющею, нравственная жизнь наша растет и укрепляется. Оставленный самому себе, человек всегда может упасть с самой высокой степени святости в бездну греха, куда неудержимо влечет его несчастная природа… Подвижник благочестия! Приди и стань у гроба, в котором кроется великая и страшная тайна твоей земной жизни и деятельности. Посмотри внимательнее на этого недвижного путника к престолу Божию, и спроси совесть твою: какой суд произнесет она над твоею святостию. Что в тебе доброго скажет она, это не твое, а Божие. Не ты, а Бог в тебе, велик и праведен. Ты же — смотри что такое — земля и пелел!
Все Божие, брат мой! И юность, и красота, и благородство, и праведность. И мы сами Божии. Чем же нам с тобой гордиться? Но нет, в нас есть нечто и свое, не Божие, это — с в о е есть грех, родивший смерть, превратившую нас в прах и пепел. Этим своим, если угодно, мы безпрепятственно можем гордиться. Но… гордиться грехом, — гордиться тем, что мы земля и пепел?! Это неразумно и неестественно. Так думал и мудрец Израильский. Потому-то он и спрашивает: почто гордится земля и пепел?
Земля и пепел!.. Мы не начинаем, а продолжаем давно начатый ряд людей, которых гордость житейская заставляла забывать, что они — земля и пепел. Задолго прежде нас жили и гордились тысячи тысяч таких же неразумных мечтателей, как мы. Задолго прежде нашего времени повторялась наша история: красота искала первенства, внимания и даже нечестивого поклонения; знатность рода посягала на права, принадлежащие заслугам и доблестям; богатство подавляло ум и совесть; честь и слава лили кровь рекою; сан и достоинство выходили за пределы требований человеческих; мудрость не находила себе цены, и в безумии призывала на суд свой Премудрость божественную… Все это было и повторялось тысячекратно. Чем же все оканчивалось? Смерть всех и все превращала в прах и пепел. Брат — Христианин! То были наши деды и прадеды. Гордое время наше хвалится тем, что новое поколение бывает умнее старого... Чего же ожидать от нас — поколения нового? Ужели повторения старых грехов и заблуждений?
Ах, почто гордится земля и пепел! Аминь.
Источник: А. А. Проповеднический круг подвижных праздников Церкви. Слова и беседы на воскресные, праздничные и другие, особенно чествуемые дни постной и цветной Триоди. Часть I: Слова, беседы и поучения на дни постной Триоди. В типографии Бахметева, 1867.
