Облик русского священника: к истории длинных волос. Ч.2
Январь 13th 2016 -
Вероника Макарова
Между щегольством и неряшливостью
Вероятно, с тех самых пор, как священники стали отпускать длинные волосы, последние для них превратились в предмет особой гордости. Еще в середине XVII века антиохийский архидиакон Павел Алеппский писал о русских священниках: «Они (священники. — В.М.) всегда держат их (волосы. — В.М.) в порядке и часто расчесывают; при том они очень любят смотреться в зеркало, которых в каждом алтаре есть одно или два: в них они постоянно смотрятся, причесываясь и охорашиваясь, без стеснения. Поэтому, при своей солидности, благовоспитанности и крайней учтивости, они внушают к себе почтение» ([Павел Алеппский] 1898: 97).
Так церковь столкнулась с необходимостью не только обосновать благочестивость нового обычая, но и выработать некоторое «учение» относительно того, каким должно быть отношение к своим собственным волосам со стороны каждого отдельного иерея. И коль скоро с отращиванием длинных волос стала связываться определенная и весьма важная символика, вопросы, касающиеся ухода за ними, были исключены из частного рассмотрения их владельцев.
Регламентации, затрагивающие вопросы ухода за волосами, начинали действовать уже по отношению к тем, кто только планировал стать священнослужителем. Судя по всему, юноши начинали отпускать волосы еще в период обучения ― и к определенному моменту они достигали такой длины, что их можно было заплетать в косу. Для этого, однако, требовалось особое разрешение начальства, которое, вероятно, автоматически давалось ученику вместе с переходом в определенный класс. Например, в семинарии города Себеж право носить косу получали богословы — учащиеся, перешедшие в последний, девятый класс (Соколов 1906: 49).
Как часть установлений относительно «внешнего приличия» священника, уход за волосами составил один из разделов пастырского богословия — науки о нравственных качествах и обязанностях иереев. Это богословское направление, изучение которого было включено в перечень учебных дисциплин духовных семинарий, оформляется как научная система во второй половине XIX века. Тогда в России выходит в свет целый ряд исследований, объединенных систематическим подходом к изложению пастырства (см. подробно: Иннокентий 1899). И здесь вопросу должного отношения священника к своему телу отводится далеко не последнее место. Уход за собой вменяется священнику в обязанность в той же степени, как и забота о чистоте своей души. «Внешность человека, — сказано в одном классическом труде по пастырскому богословию, — его видимая поступь, походка, телодвижения, образ ведения речи, одежда — служит обнаружением его души и как бы дополнением его нравственной личности» (Певницкий 1885: 130).
Требования к волосам определялись более общими требованиями к «внешнему убранству», а те, в свою очередь, — представлениями о высоте священнического служения. Протоиерей В. Певницкий рассуждал так: «Как служитель Божий, он (священник. — В.М.) всегда и везде должен выдерживать строгий и степенный характер. Отсюда и во всех внешних приемах его не должно быть ничего резкого, ничего грубого и дерзкого, ничего отзывающегося легкомыслием и обнаруживающего в себе недостаток меры и самообладания; но на всем внешнем виде его должна лежать печать серьезности, скромности и, если возможно, благоговейности, приличной сану священника» (Певницкий 1885: 132).
Прическа священника должна была свидетельствовать о его скромности и сдержанности. Критерий «благоразумной меры» был главным в определении надлежащего вида священнических волос. Лохматые, непричесанные, грязные волосы, равно как и чрезмерно ухоженные и уложенные по светской моде, расценивались как недопустимые для духовенства. В заботе о волосах требовалось избегать крайностей. Слыть щеголем или неряхой было в равной степени непозволительно. И то, и другое роняло достоинство сана. Первое расценивалось как проявление недостойных суетных страстей, второе — как оскорбление того высокого положения, которое занимал священнослужитель. В формулировках того времени «приличная прическа волос» должна быть «без напыщенности, без особенно искусственной кудреватости и без великосветского подрезывания их» (Михайловский 1890: 11) и в то же время иметь опрятный вид: «…когда священник является с нечесаными, всклокоченными волосами, в засаленной грязной одежде чувствуется, что совершенно не таков должен бы быть вид служителя Божия» (Певницкий 1885: 155). Из слов Е.Е. Голубинского, тем не менее, можно заключить, что по отношению к своим волосам священники делились на два лагеря. Он писал: «К удовольствию нынешних священников, которые не особенно жалуют свои длинные волосы, и к скорби священников, которые, наоборот, утешаются ими, мы должны сообщить, что в древнее время дело с их волосами было вовсе не так, как теперь» (Голубинский 1997, 1: 577).
Чувство меры по отношению к собственным волосам воспитывалось заблаговременно. В дисциплинарных журналах семинарий можно было встретить такие записи: «волосы как у барина», «пробор на голове самый тщательный», «волосы острижены очень с изысканностью». Все эти проступки хотя и относились к числу мелких, но все же подпадали под наказание (Леонтьева 2002: 69–70).
Самыми строгими, безусловно, были оценки внешнего вида священника, совершающего богослужение. «В это время вся внешность его должна быть приведена в такой порядок, чтобы видящие его по виду его могли заметить, что он идет совершать великое и святое дело Божие» (Певницкий 1885: 156). Не случайно протоиерей А. Ковальницкий включал уход за волосами в список тех «мелочей», которые имели ближайшее отношение к богослужебной деятельности. Он советовал священникам перед выходом из дома на литургию поправлять на себе платье и волосы и следить за тем, чтобы волосы были причесанными и всегда находились в «безукоризненном приличии» (Ковальницкий 1901: 22, 34). В литературе, адресованной священникам, можно встретить и такие рекомендации: «При открытых дверях или во время стояния посреди храма священник служащий не должен в виду всех заниматься убранством и благоустройством своей головы и лица; все это и подобное должно заблаговременно упорядочить в стороне» (Михайловский 1890: 8–9). Симптоматично, что прилюдное символическое расчесывание волос гребнем посреди храма во время богослужения служило частью ритуального облачения епископа. Уход за собой во время богослужения был допустим только в контексте обряда, как его составная часть, в противном случае, будучи «мирским» делом, расценивался как оскорбление священнодействия[11].
Примечание:
[11] Прилюдные манипуляции священников с волосами во время богослужений чреваты их ошибочным толкованием со стороны прихожан. В 2000 году во время экспедиции в Гдовский район Псковской области мы были свидетелями следующей картины. На почитаемом месте Пещёрка шел молебен. Присутствующие на нем женщины сидели. В какой-то момент священник, продолжая стоять к прихожанкам спиной, решил поправить волосы: он снял резинку со своего «хвоста» и тряхнул головой. Эффект был удивительный: все женщины встали со своих мест и начали креститься, вероятно, полагая, что манипуляции с волосами указывают на какое-то важное место в богослужении. Спасибо Сергею Штыркову за то, что он в свое время обратил мое внимание на происходящее.
Pages: 1 2
