Сказание о явлении и чудесах Козельщанской иконы
Март 5th 2010 -
Болезнь молодой графини Марии Капнист
Граф Владимир Иванович Капнист, сын бывшего Московского губернатора Ивана Васильевича Капниста, принадлежит к числу крупных землевладельцев Полтавской губернии и имеет поместье в Кобелякском уезде — деревню Козельщину.
В настоящее время граф в средних летах и имеет сына и трех дочерей: сыну не более 20 лет, а меньшой дочери не более семи или восьми. Две средние его дочери до болезни, постигшей старшую, Марию, воспитывались в Полтавском институте благородных девиц. Тихо и спокойно текла жизнь семейства, которое большую часть времени жило в деревне (уезжая иногда на зиму за границу) до последнего события, глубоко поразившего семью и надолго расстроившего ее спокойствие.
На масляной 1880 года граф получил уведомление от начальницы Полтавского института о том, что его дочь Мария, воспитанница этого заведения, больна и желает видеть своего отца или мать. Нисколько не медля, граф, по первому же вызову, из своего имения отправился в Полтаву и по приезде туда нашел, что дочь его получила вывих в ступне ноги, как определил врач Мейер, от неправильного уклона ноги в сторону, уверяя при этом графа, что болезнь не заключает в себе ничего серьезного и одно только наложение на больное место гипсовой повязки может совершенно исцелить больную. Но, несмотря на таковое уверение почтенного врача, граф взял свою дочь из института и повез ее в Харьков к знаменитому хирургу Груббе. Тщательно осмотрев больную, расспросив графа обо всем, что предшествовало болезни, и не находя в прошлом ничего такого, что могло бы подготовить ее, почтенный профессор признал болезнь тоже за вывих и, по примеру Мейера, указал как на верное средство против болезни на ту же гипсовую повязку. Между тем, для большего устоя ноги по чертежам Груббе был приготовлен особый башмак, который, соединяясь с крепкими стальными пружинами, обхватывал ногу больной повыше колена, давая, таким образом, ноге возможность иметь крепкий упор, не тревожа больного места. В этом башмаке, напутствуемая наставлениями профессора Груббе и других харьковских врачей принимать внутрь железо и наружные теплые ванны, больная возвратилась с отцом в свое имение. Между тем прошел пост, наступил праздник св. Пасхи, а больная облегчения не чувствовала никакого; напротив, в первый день Светлого Христова Воскресения у нее искривилась и другая нога совершенно так же и в той же мере, как была до того времени искривлена первая. Отец и мать были весьма встревожены этим новым явлением. На другой же день отец с дочерью были уже в приемной доктора Груббе, который, признавая и в другой ноге такой же вывих, какой был и в первой, надел и на эту ногу стальные пружины и отправил больную на Кавказ лечиться минеральными водами и укрепляться кавказским горным воздухом. Но все советы оставались только советами, не принося страдалице никакого облегчения.
Во время путешествия на Кавказ больная чувствовала себя хуже и хуже, и, помимо общего упадка сил, она потеряла всякую чувствительность в руках и ногах. Уколов она не чувствовала никаких как в кистях своих рук, так и в обеих ногах от ступни и до колена. Доктор Иванов, ежегодно практикующий на Кавказских минеральных водах, был весьма заинтересован болезнью молодой графини, а потому постарался исследовать ее весьма серьезно, подвергнув строгому медицинскому осмотру каждое сочленение ее организма. Во время этого осмотра болезнь молодой девушки предстала перед вниманием исследователя во всем своем ужасающем развитии. Доктор Иванов, помимо существующих уже и осмотренных харьковскими и полтавскими врачами повреждений организма, открыл вывихи в плечевых суставах и в левом бедре, причем указал на сильную чувствительность спины, прикосновение к которой причиняло жестокие страдания больной. Чувствительность эта была настолько велика, что резкий какой-либо стук, даже громкая речь разговаривающих в присутствии больной болезненно отражались в ее позвоночном столбе. Определяя болезнь молодой графини, доктор признал у нее страдание спинного мозга во всю его длину, а также и природные вывихи костей. Придавая весьма серьезное значение этой болезни, он в своем письме к графу советовал везти больную на зиму или в Москву к Кожевникову, или в Петербург к Мержиевскому. «Лучше же всего, — прибавлял доктор, — к Эрбу в Гейдельберг или к Шарко в Париж». (См. в приложении письмо Иванова к графу от 5 августа 1880 года; определение болезни и диагноз болезни). Доктор Иванов, признавая болезнь весьма серьезной, чтобы не сказать неизлечимою, сознавался при этом, что причины болезни для него неизвестны. Между тем, прописанные Ивановым электричество, ванны, железистые воды внутрь не принесли больной никакого облегчения, и в августе месяце она вместе с отцом своим возвратилась в свою деревню еще более расслабленной, чем три с половиной месяца назад, когда уезжала на Кавказ.
В октябре семейство графа было уже в Москве. Здесь лечили больную доктора: Кожевников, Митропольский, Склифосовский, Корсаков, Павлинов и Каспари. Все они признавали болезнь графини в высшей степени серьезной, соглашались в определении этой болезни с доктором Ивановым, не скрывали перед отцом и матерью того обстоятельства, что перед болезнью их дочери медицина чувствует свое бессилие (см. в приложении определение болезни московскими врачами и ее терапия за подписью Павлинова, Каспари и Склифосовского от 19 января 1881 года). Лечиться больной советовали за границей у Гютера, указывая при этом на профессора Шарко в Париже, совет которого в данном случае составляет крайнюю необходимость. Случилось, однако, обстоятельство, которое поселило в графе надежду иметь свидание со знаменитым Шарко в Москве: некто Иван Артемьевич Лямин, богатый московский купец, намеревался вызвать знаменитого парижского врача в Москву к своей больной дочери, г-же Остроумовой.
Между тем больной дочери графа пребывание в Москве стало невыносимо. Чужие люди, постоянно ее окружающие, частые осмотры докторов, горькие, опротивевшие лекарства и недостаток вольной деревенской свободы напоминали больной ее родную деревню, родной дом, знакомые лица, теплое, испытанное ею участие к ее положению друзей и знакомых дома. Все это вместе побудило страдалицу обратиться с просьбой к отцу и матери увезти ее в Малороссию. Уступая просьбе своей дочери, отец и мать обратились за советом к лечившим больную врачам, как им поступить ввиду желания больной и могут ли они рассчитывать, что обратное путешествие на родину не повредит еще более здоровью их дочери? Получив дозволение от врачей, совершенно согласно с общим желанием семьи, графиня вместе со своей дочерью собралась ехать в свое имение, между тем как граф остался в Москве стеречь приезд Шарко. Прощаясь со своей супругой и дочерью, граф взял с первой слово тотчас же ехать в Москву обратно с больной, как только будет от него получена телеграмма о том, что Шарко едет из Парижа в нашу древнюю столицу.
Таким образом, вся до сих пор рассказанная нами история болезни дочери графа Капниста не оставляет никакого сомнения в том, что болезнь молодой девушки была весьма серьезна и что самые знаменитые врачи наши, определяя болезнь эту, признавали вместе с тем и всю ее неподатливость медицине.
Легко себе представить горе и страдание родителей, перед глазами которых постепенно изо дня в день ухудшалось здоровье их любимой дочери, а вместе с этим со дня на день умалялась и их надежда на ее выздоровление. Испытав все средства, какие только возможно было испытать людям со средствами для облегчения страдалицы-дочери, и не видя никакой помощи, выслушивая везде и от всех врачей грустные заявления о том, что болезнь весьма серьезна, что едва ли она излечима, они, естественно, приходили к убеждению, что рано ли, поздно ли, а они должны расстаться со своей дорогой дочерью, и безотрадная тоска давила их сердце. Вот что, между прочим, писал граф своим родным, изображая в письме свое собственное горе при виде страдания больной: «Представьте себе то мое положение, в котором я находился, выслушивая от врачей их безотрадные речи о настоящем и будущем нашей дорогой больной; представьте себе, что я в это время перечувствовал и сколько потратил! Тринадцать месяцев грызло меня горе, тринадцать месяцев я должен был приучать себя к мысли, что смерть — лучший и неизбежный исход для несчастной страдалицы, которую я так люблю» (Таврические Епархиальные Ведомости. № 13, стр.723).
Но в то самое время, когда были, по-видимому, истощены все средства для облегчения больной, когда у одра страдалицы все искусство современной медицины, открыто сознавая свое бессилие, опускало руки, когда по понятию всех лечивших больную, а также по понятию самих отца и матери смерть тихими, но тем не менее твердыми шагами подходила к ее страдальческой постели, явилась на помощь неведомая, непостижимая сила, пред проявлением которой все, что только узрело это проявление, сознало все свое бессилие. Впрочем, не предупреждая событий, станем рассказывать по порядку.
