Истинный смысл современной проповеди сверхчастого причащения
Июль 20th 2015 -
Но все же как понимать присланную тобой цитату из Златоуста? Требует он ежелитургийного причащения или не требует? На этот вопрос ответить трудно. Совершенно точно можно сказать, что он требует, чтобы мы стыдились того, что не можем ежедневно причащаться. Но с еще большей силой требует, чтобы мы стыдились причащаться с неочищенной душой, то есть Златоуст ставит нас в такое положение, что нам отовсюду тесно. Может быть, в этом и состоит его цель? Помнишь, до какого состояния ужаса довел он своего друга епископа Василия своими словами о священстве? Он (епископ Василий) увидел, что ему по совести быть епископом нельзя. Что же делать? Только из глубины сокрушенного сердца взывать ко Господу: «Боже, милостив буди мне, грешному!» А ведь только так и можно молиться. Святые отцы говорят: «Хотя бы кто стоял на самой высоте добродетелей, но если он молится не как грешник — молитва его отвергается Богом» (Епископ Игнатий Брянчанинов. Аскетические опыты. Т. 2. СПб.: Изд-во Тузова, 1905. С. 162). Вот этой цели — истинного сердечного сокрушения, — как мне кажется, и добивается Златоуст приведенными тобой словами. Обрати внимание, он протестует не против причащения в праздники, а против того, что это совершается «как случится, больше по обычаю и заведенному порядку, чем с рассуждением и сознательно». Это и задает тон всему последующему: во что бы то ни стало разрушить лед равнодушия и самонадеянности. Вот он говорит: «Напрасно приносится ежедневная жертва, напрасно предстоим мы пред алтарем Господним — никто не приобщается!» Неужели для того он говорит, чтобы не приносить жертву ежедневно? Он ее все равно будет приносить, как приносил до сих пор. Нет! Его цель — потрясти сердца слушателей мыслью, что из такого множества народа нет ни одного (!) достойного причаститься. Что же мы тогда за верующие?! Далее он говорит: «Если ты недостоин приобщения, то недостоин и участия... а... продолжаешь бесстыдно стоять?» Неужели его цель — выгнать из Церкви тех, кто не причащается, или, что еще хуже, — заставить причащаться тех, кто не готов? Нет, он хочет, чтобы стояли, но со стыдом, сокрушением сердечным, сознанием своего окаянства и греховности. Но ведь того же добивается Церковь, готовя нас к Великому посту, песнопениями «Покаяния...», «На реках Вавилонских...», «Помышляю день страшный...», соответствующими апостольскими и евангельскими чтениями и вообще всей веками отработанной системой пробуждения спящих совестей и приготовления грешников к покаянию, исповеди и причащению. Так что, читая Златоуста, Церковь не сделала из этого тех практических выводов, какие сделал ты. Да и ты их не сделал бы, если бы не дух времени, ярким выражением которого является присланная тобою книга о. Шмемана. То есть причина, по которой ты чаще, чем это указано свт. Филаретом, приступаешь к причащению, заключается в учении о. Шмемана, а цитата Златоуста нужна только для того, чтобы древним авторитетом оправдать отступление от установившейся церковной практики. Так что следующим шагом должен быть разбор книги о. Шмемана.
Конечно, слово «разбор» — слишком громко сказано. Я могу только показать некоторые его серьезные заблуждения и тем самым попытаться убедить тебя, что о. Шмеману следовать нельзя. Во-первых — о причащении. Прот. Шмеман решает вопрос о нем в протестантском духе: все мы грешны, все недостойны, а Бог всех принимает, прощает и удостаивает, то есть длительного труда по очищению души не нужно, достаточно со вниманием участвовать в литургии, которая и есть приготовление к причащению. Конечно, хорошо бы (по мнению о. Шмемана) тайные молитвы читать вслух. Вот как он говорит об этом: «Ранняя Церковь знала, что никто во всем творении не достоин своими духовными подвигами, своим “достоинством” приобщаться Телу и Крови Христовым и что поэтому приготовление состоит не в подсчитывании и анализе своей “подготовленности” и “неподготовленности”, а в ответе любви на любовь (в корне неправославный взгляд; см.: Свт. Игнатий Брянчанинов. О страхе Божием и о любви Божией // Аскетические опыты. Т. 2.) — “да и мы со всеми святыми, от века Тебе благоугодившими, будем причастницы вечных Твоих благ, ихже уготовал еси любящим Тя, Господи...” На возглас предстоятеля: “Свят Господь Бог наш!” (конечно: «Святая святым!» — видимо, ошибка редактора, так как для священника такая ошибка невозможна[1]), — Церковь отвечала: “Един Свят, Един Господь Иисус Христос в славу Бога и Отца. Аминь!” Но, утверждая, провозглашая это исповедание, знала, что всем открыты врата в “вожделенное отечество” и что “не будет разлучения, о други!”» (с. 302–303). (Всем? А как же святые Павел и Златоуст с их запретами? Как же, наконец, канонические правила?) Смотри, какое глубокое различие! о. Шмеман призывает всех — без всяких ограничений — причащаться, а Златоуст, следуя ап. Павлу, советует испытывать себя и не приступать к причастию даже тогда, когда у тебя есть порочные помышления, не говоря уж о делах. Вот еще цитата о. Шмемана: «Литургическое благочестие стало (Стало? А мы выше видели — при разборе Златоуста, — что всегда было!) предельно индивидуалистическим, о чем красноречивее всего свидетельствует современная практика причащения, подчиненная до конца “духовным нуждам” отдельных верующих (А для чего Христос воплотился, распялся, воскрес, ниспослал Св. Духа, как не для того, чтобы послужить духовным нуждам отдельных верующих? Вспомним про 99 и одну овцу.) и которую никто — ни духовенство, ни миряне — не воспринимает в духе самой евхаристической молитвы: “нас же всех от единаго Хлеба и Чаши причащающихся, соедини друг ко другу во единого Духа причастие”» (с. 14–15). То есть если мы — по Шмеману — не подчиняем практику причащения своим духовным нуждам, то мы едины, а если подчиняем — единства нет! Или я не понял: речь идет о том, что если я причастился вчера или в другом храме, а он сегодня, то мы уже не от единого Хлеба и Чаши причащаемся — что было бы уж совсем нелепо! В этой цитате проявилось характерное для о. Шмемана противопоставление личного подвига спасения христианина его общецерковной жизни. Он забыл, что мы объединяемся в Церковь не помимо Христа, а через Него. «Я есмь лоза, а вы ветви...» (Ин. 15, 5) — говорит Христос, и поэтому мы больше должны стараться не о том, чтобы продемонстрировать единство с прочими ветвями (хотя это по временам необходимо), а о том, чтобы надежно привиться (см.: Рим. 11, 16–22) к лозе — Христу. К единству Церкви только один путь: личный подвиг каждого ее члена в деле спасения его души, то есть глубоко личное его единение со Христом в причащении Его Тела и Крови и в исполнении Его заповедей. «Живу не к тому аз, но живет во мне Христос» (Гал. 2, 19). А значит, и я живу в Церкви Христовой. Именно поэтому мы и должны не разорять, а всячески поддерживать сложившуюся практику подготовки к причащению, включающую в себя возможное уклонение от обычных житейских попечений, пост, молитву, церковную и домашнюю, чтение Св. Писания и святоотеческих творений, имеющее целью изучение нашей души и ее болезней, требующих врачевания, а также имеющее целью возбудить покаянное чувство и приобретение, насколько это для нас возможно, сердца сокрушенного и смиренного, которое Бог не уничижит (Пс. 50), и, наконец, как венец и завершение — исповедь. Поднявшись на такую вершину и удостоившись на ней причащения Тела и Крови Христовых, христианин обязан всеми силами души сохранять тот высокий настрой, который приобрел говением. Как говорят в народе, стараться «сохранить причастие». Из того же непонимания природы Церкви (см.: 1 Кор. 12, 14–27) родилась у о. Шмемана и такая любопытная фраза: «Надо твердо знать и помнить: в храм мы идем не для индивидуальной молитвы» (с. 27). А мне кажется, что не требует особых доказательств тот факт, что общецерковная молитва невозможна без личной молитвы верующих, составляющих церковное собрание. Это можно доказать, пользуясь словами самого о. Шмемана: «Первый принцип литургического богословия... исходить... из самого богослужения» (с. 16–17). Представь себе: служится литургия, только что совершилось пресуществление, пред лицом Христа, Своим Телом и Кровию пребывающего среди нас на Престоле, мы молимся о всей Церкви, начиная с Богородицы. Могу ли я в этот момент помолиться о своих? Вот у меня сын в армии, дочь замуж выходит, недавно тетя скончалась, прихожанку дети из ее собственного дома выгнали — могу ли я, стоя пред Христом лицом к лицу, попросить Его милости конкретно для них? Другими словами, могу ли я в это время заняться индивидуальной молитвой, совершаемой в тайне сердца, о которой никто из моих сомолитвенников не знает? По Шмеману — не могу. Но не так об этом судит Церковь. В совершаемой на архиерейской службе так называемой «выкличке» есть слова, которые я не могу слушать без слез: «О спасении людей предстоящих и ихже кийждо в помышлении имать, и о всех и за вся!» То есть предполагается, что все предстоящие в этот момент кого-то имеют в помышлении, мысленно (в индивидуальном порядке!) за кого-то молятся, и диаконское возглашение объединяет эти частные моления в одну общецерковную молитву. Вообще, Церковь, следуя милосердию Христову, точнее, прибегая к нему, с любовью принимает участие в житейских нуждах своих членов, и этих частных нужд набирается великое множество — создавая обстановку, подобную евангельской: «Наставниче, народы обдержат Тя и гнетут...» (Лк. 8, 45). Так что нужды эти, не умещаясь в собственно литургию, выплескиваются из нее — до литургии в проскомидию, после литургии в молебны и панихиды. Мне больно оттого, что авторитетный у тебя Шмеман говорит о них довольно пренебрежительно, так как все эти частные молитвословия есть неотъемлемая часть церковной жизни, и священник, если он хочет быть настоящим священником, должен совершать их с предельным усердием и сопереживанием нужд своих прихожан.
И еще одно заблуждение о. Шмемана хотелось бы обсудить — заблуждение, вытекающее из непонимания им того, что главным в жизни члена Церкви является личный подвиг спасения своей души, — это неправильное понимание отношений, сложившихся в Церкви между клиром и мирянами. Ведь должно быть совершенно ясно, что отделение алтаря, священнические одежды, выделение явных и тайных молитв, которые рядовыми верующими не должны произноситься, запрет прикасаться к некоторым особо важным святыням и так далее имеет дисциплинарную, воспитательную цель. На самом же деле миряне ничего не лишены в Церкви. Самое главное — дело личного спасения — может совершаться мирянами даже успешнее, чем членами клира. Ответственность за грехи у членов клира опять-таки выше. Интересно в этом смысле, что над главою Церкви — патриархом во время исповеди его духовник читает не какие-то особые молитвы, а те же, которые читаются над рядовым членом Церкви, а там есть такие слова: «Примири и соедини его Святей Твоей Церкви о Христе Иисусе Господе нашем...» Каково? Оказывается, человек, возглавляющий Церковь, может по временам за грехи оказаться вне Церкви, которую он возглавляет, и властью духовника — Божией властью! — к ней вновь присоединяется таинством покаяния. Одинаковы миряне и священники и в праве причащаться. Ведь не считаешь же ты, что причащающийся 4 раза или даже 1 раз в год является в меньшей степени причастником, чем тот, кто причащается за каждой службой, которую совершает, хотя о. Шмеман так и считает, он сетует, говоря, что миряне фактически отлучены от причастия (с. 21). Но я считаю, что связь со Христом крепче не у тех, кто чаще причащается, а у тех, кто лучше к причастию готовится и усерднее его сохраняет исполнением заповедей Христовых, в чем миряне нисколько не обделены по сравнению со священниками. Более того. Священники не могут совершить таинство евхаристии без присутствующих мирян, причем это присутствие вовсе не формально, миряне являются соучастниками совершения таинства, ведь песнопения, поемые во время чтения евхаристического канона, есть не что иное, как сокращенный вариант этого канона. О соучастии мирян в совершении таинства говорят и прошения ектении перед «Отче наш...»: «О принесенных и освященных честных Дарех, Господу помолимся; яко да Человеколюбец Бог наш, приемь я во святый и пренебесный, и мысленный Свой жертвенник в воню благоухания духовнаго, возниспослет нам божественную благодать и дар Святаго Духа...» Так что ничего существенного миряне в Церкви не лишены. Удержанием их от слишком близкого обращения со святыней достигается воспитание в мирянах благоговения. Эта школа нужна и священникам. Но необходимость постоянного обращения со святыней создает эффект привыкания и потери благоговения. Поэтому воспитание благоговения должно совершаться в священнике в ту пору, когда он был мирянином. И при нормальном течении церковной жизни в священнослужители избираются благоговейнейшие из мирян, о чем свидетельствует архиерейское возглашение при рукоположении: «Божественная благодать... проручествует благоговейнейшего иподиакона во диакона (соответственно диакона во пресвитера)...» И ты сам поймешь цену воспитанного в тебе Церковью благоговения, когда впервые войдешь в Царские врата и преклонишь колена у Престола. А в дальнейшем, к сожалению, поймешь, как трудно священнослужителю не говорю воспитать, а хотя бы удержать уже прежде воспитанное благоговение к святыне. Кого ты из священников назовешь более соответствующим своему назначению? Того ли, кто сам благоговеет перед святыней и воспитывает благоговение к ней у своих прихожан, или того, у кого свободно разгуливают по алтарю посторонние и вообще видно оскудение у него чувства благоговения? Думаю, что первого. А вот у о. Шмемана другое мнение: «У нас создался, увы, и тип священника, который в постоянной “защите” святыни от соприкосновения с мирянами видит почти сущность священства и находит в ней своеобразное, почти сладострастное удовлетворение» (с. 24).
Думаю, сказанного достаточно, чтобы понять, что следовать рекомендациям о. Шмемана не стоит, что кризиса в жизни Церкви нет. Есть, конечно, но не там, где его ищет Шмеман. Кризис церковной жизни в последние годы состоит в оскудении личного благочестия монашествующих и мирян, в недостатке достойных кандидатов в члены клира, в невозможности удалить из клира людей, не соответствующих своему назначению, в слабости и неудачной направленности нашего богословского образования. Но Церковь за свою историю такие трудности переживала очень часто и всегда восставала, как феникс из пепла. Последнее слово науки, даже и богословской, очень часто вступало в противоречие с церковным учением, но при некотором терпении и пождании оказывалось всегда, что это подрывающее Церковь учение устаревает и отправляется на свалку истории, а Церковь живет и спасает. Церковь шмемановские заблуждения погубить не могут, они могут, при формальном единстве, только оторвать от нее людей, увлекшихся его учением. Я не сомневаюсь в искренности намерений о. Шмемана принести пользу Православию, но среди его распространителей определенно есть люди, сознательно старающиеся Православию повредить. Так что давай, друже, следовать завету Основателя нашей Церкви: «Держи, что имеешь, дабы кто не восхитил венца твоего...» (Откр. 3, 11). Не будем увлекаться новомодными учениями, а в простоте сердца будем следовать правилам нашей церковной жизни и служить Богу и Его Церкви на том месте, на которое Он нас поставит. Будь здоров и Богом храним! Прости меня Христа ради!
Недостойный прот. Владимир Правдолюбов.
Окончено 20 (7) марта 1987 года
В чем я вижу актуальность письма студенту? Самое главное — в нем указывается опасность попыток «возвращения» к так называемым «нормам жизни древней Церкви». Современные неофиты-интеллигенты являются своеобразными «старообрядцами». Они знакомятся с церковной жизнью не прямо, не опытно, а по книгам и, видя некоторые различия в практике древней и современной Церкви, легко воспринимают мысль о. Шмемана об ущербности Русской Православной Церкви и, вместо того чтобы учиться у нее, сами претендуют на роль учителей. При этом не замечают элементарных вещей. О. Александр Шмеман говорит о ежелитургийном причащении. Принимая его учение, они с восторгом видят, что этому же учит и свят. Иоанн Златоуст, показывая тем самым, что они не могут «отличить разбойника от врача». Они не видят, что Златоуст учит личному подвигу, самоиспытанию, страху Божию и благоговению. Напротив, их кумир о. Шмеман издевается над священниками, учащими своих прихожан благоговению, идею личного спасения считает разрушительной для Церкви и ее единства, презирает оценку «достоин — не достоин» и призывает, отвечая «любовью на любовь», ежедневно причащаться «в веселии и простоте сердца» (см.: Деян. 2, 46).
В 1998-м или в начале 1999 года в саратовской газете «Благовест» были опубликованы письма о. Николая Генералова о частом причащении. Прочитав их, молодые насельницы одного из женских монастырей стали требовать от старших сестер разрешения причащаться за каждой литургией. Те обратились по знакомству ко мне с просьбой, чтобы я написал, что я об этом думаю. Я им ответил письмом, кратко повторяющим мысли письма студенту. Более подробно я остановился на канонических правилах по этому поводу. В письме монахиням я сослался на собранную о. Иоанном (Крестьянкиным) книгу, в которой святитель Феофан Затворник советует некой монахине причащаться не более шести раз в год, чтобы не терять благоговения к этому великому таинству. Созвучно этому мне сказал один верующий по поводу причащения каждый день: «Так нельзя! Праздник, который каждый день, превращается в будни».
Видя, что волны шмемановской эпидемии готовы захлестнуть и наш тихий городок, я решил вернуться к этой теме, тем более что полемика по поводу моего письма монахиням позволяет выявить вредоносную суть высказываний сторонников по-шмемановски сверхчастого причащения.
Метки: Причастие
